Когда она проснулась от боли, ее первой мыслью было поблагодарить Бога за то, что Чарли, перебрав виски, заснул на диване. И только потом она увидела в постели кровь и поняла, откуда она. Ее рот искривился в беззвучном крике — нет, нет, о нет!
— Господи, только не это! — повторяла она, заливаясь слезами. — Мой ребенок, мой бедный малыш!
Позже, когда к ней вернулась способность мыслить, Китти впала в панику, как нашкодивший ребенок, которого застали на месте преступления. Никто не должен узнать! Ей запретили, а она все-таки забеременела. Теперь ее накажут за непослушание.
«Если Чарли узнает, мне не сдобровать!»
Выбравшись из постели, Китти побежала за полотенцами, тряпкой, холодной водой и мылом, чтобы поскорее убрать весь этот кошмар, пока кто-нибудь не заметил, какую непростительную оплошность она совершила, да что там оплошность — грех, преступление, упрямое неповиновение!
Жестяные оцинкованные ведра были сложены стопкой. Когда она попыталась вынуть верхнее, все они упали с грохотом, способным разбудить и мертвого. Чарли, естественно, проснулся.
Его жена, вся в крови, металась по спальне, натыкаясь на мебель. Увидев мужа, она шарахнулась от него, словно испугавшись, что он ее убьет, хотя он просто хотел взять ее на руки и утешить. До приезда Неда Мэсона с Эддой он успел лишь сделать своей обезумевшей жене инъекцию, после которой она сразу отключилась.
— Вообще-то я должен был позвать Тафтс, — сказал Чарлз Эдде, когда спящую Китти уложили на другую кровать. Нед Мэсон уехал домой, осуждающе покачав головой по поводу женского упрямства, но не слишком обеспокоенный случившимся. Он продолжал утверждать, что физически Китти совершенно здорова и вполне может рожать нормальных детей.
— Нет, с такими эксцессами обычно имела дело я, — возразила Эдда. — Все эти терки для сыра, веревки и прочие несчастья проходили через мои руки. Тафтс этого не помнит, так что ты сделал правильный выбор.
Чарлз плакал, не скрывая слез.
— Почему она смотрела на меня так, словно я сейчас на нее наброшусь? Клянусь могилой моей матери, я никогда ни взглядом, ни словом, ни делом не давал жене повода бояться меня.
Заглянув ему в глаза, Эдда сразу же поверила этим словам.
Когда наутро Китти проснулась, она была без сил, по хорошо помнила, что произошло, и чувствовала свою вину.
— Я слишком многого хотела, — сказала она Эдде. — Мне не хватило терпения подождать и полностью восстановиться. Это больше не повторится.
Чарлз с огромным облегчением убедился, что через неделю Китти полностью пришла в норму. Злость и агрессия ушли, так же как и желание во всем винить мужа.
— Терпение, моя дорогая, — увещевал ее он. — Подождем с полгодика, а потом попытаемся снова.
Часть пятая
Шипы вонзаются
Когда Чарлзу представилась возможность встретиться с сэром Росоном Шиллером, королевским адвокатом, он с готовностью ухватился за нее. В свои сорок лет Шиллер достиг очень многого, причем довольно быстрыми темпами. Выиграв несколько громких дел в Верховном суде Австралии и Британском тайном совете, он в тридцать семь лет получил рыцарское звание. Жизнь щедро одарила его преимуществами: происхождение, богатство, образование, впечатляющая родословная. Со стороны отца он был прусским юнкером, со стороны матери — английским джентльменом, однако от приставки «фон» давно отказались, как от чего-то совершенно неуместного в Австралии, где его семья владела обширными территориями в Квинсленде и на севере Западной Австралии. Под пастбища большинство из них не годилось ввиду скудости растительности, но некоторые участки успешно использовались под пахоту. Зато там было полно минералов, причем о некоторых было известно только Шиллерам. В их роду не было каторжников, сосланных в Австралию, — только свободные поселенцы.
Сэр Росон жил и работал в Мельбурне, где сосредоточились все деньги Шиллеров, там же он занимался благотворительностью, участвуя в различных филантропических мероприятиях, одним из которых был ужин у лорд-мэра в пользу умственно отсталых детей по 50 фунтов за место. Прослышав о предстоящем событии, Чарлз немедленно купил два места за столом, где сидел сэр Росон (100 фунтов каждое), который должен был выступить с речью и считался главным блюдом вышеупомянутого ужина наряду со знаменитым джазовым оркестром, под который будут танцевать те, у кого хватит сил продержаться на ногах до рассвета.
Предполагалось, что публика будет блестящая — мужчины во фраках, женщины в вечерних платьях. Поскольку Китти, ненавидевшая Мельбурн, отказалась ехать, Чарлз решил заменить ее Эддой. По счастливой случайности она как раз собиралась на семинар для операционных сестер, и когда Чарлз предложил ей сопровождать его на прием, посулив взамен снять для нее номер с ванной в хорошей гостинице, Эдда поспешила согласиться, тем более что Чарлз выделил ей сто фунтов на покупку вечернего платья. Эдда, которая все свои наряды шила сама, купила на эти деньги одиннадцать разных отрезов. И никто, включая журналистов светской хроники, которые во множестве клубятся на подобных сборищах, не заподозрил, что ее обманчиво простое платье из красного шелка было сшито ее собственными руками. Все пребывали в уверенности, что наряд этот выписан из Парижа. Ее единственным украшением были бриллиантовые серьги, которые одолжила ей Китти.
Они приехали во взятом напрокат «роллс-ройсе». Эдда не могла не восхищаться выдержкой Чарлза — он словно не замечал их вопиющую разницу в росте и совершенно не реагировал на бесконечные вспышки фотокамер. Эдда заметила, что его пресс-секретарь называет ее «сестра Эдда Латимер», и искренне обрадовалась. Этим Чарли подчеркивал, что она работающая женщина, а не позолоченная светская пустышка или дама полусвета. Ах, если бы ее можно было назвать «доктор»! Но Чарли, при всей его либеральности, никогда не откроет ей дверь в медицину по той же самой причине, что и отец, — быть врачом совсем не женское дело. А она так об этом мечтает!
— Я должен был прийти с Китти, — проговорил Чарлз, когда они поднимались по лестнице. — Чертовски неудобно всем объяснять, что ты моя свояченица, а не жена.
Так вот почему он в плохом настроении! Хмурится и ворчит. О, Китти! Могла бы и приехать ради мужа — не такая уж большая жертва! Но все твои помыслы лишь об одном — дом, полный детей. В таком случае ты выбрала не того спутника жизни. Чарли не против детей, но они никогда не станут целью его жизни. Он рожден для общественной деятельности.
По прихоти судьбы ни Чарлз, ни Эдда так и не увидели почетного гостя в те сорок минут, когда они прогуливались по анфиладам, потягивая херес. Зато они первыми вошли в зал, где должен был состояться банкет, и устремились к центральному круглому столу, рядом с которым находилась трибуна. У стола маячила одинокая фигура.
— Не ворчи, Чарли, — вполголоса сказала Эдда, глядя на сэра Росона Шиллера, королевского адвоката.
Да, это был он. Незабываемое зрелище. Чарли ростом шесть футов? Нет, это все равно что сравнивать бриллиант с изумрудом или да Винчи с Веласкесом. Их просто нельзя сравнивать. Нельзя сказать, что Эдда влюбилась с первого взгляда — это было совсем иное. Ей вдруг показалось, что это именно тот человек, которого ей не хватало в жизни. А встретившись с ним взглядом, она поняла, что и он думает так же. Но Шиллер быстро отвел глаза, и чары рассеялись.
Стройный и худощавый, ростом выше шести футов, с большой, похожей на луковицу головой, вместилищем недюжинного ума. Некрасивый, но производящий впечатление: седоватые волнистые волосы зачесаны назад, могучий лоб, высокие скулы, тонкий рот, черные брови и ресницы и ярко-голубые глаза. Большой крючковатый нос и массивная нижняя челюсть.
Эдда с Чарли сидели довольно далеко от него, и поэтому дело обошлось без рукопожатий — одни лишь улыбки и приветливые кивки. Никакая сила не смогла бы подтащить Чарли поближе, заставив его смотреть на сэра Росона снизу вверх. За столом оказалось одиннадцать человек — сэр Росон пришел один.
— Он всегда приходит без дамы, — страдальческим голосом сообщила Эдде ее соседка по столу.
— Почему?
— Он по ночам работает, милочка.
Эдда озадаченно замолчала — прежде ее никогда не называли милочкой. И почему австралийские политики и бизнесмены вечно женятся на глупых домашних квочках? Общий разговор за столом поддерживали только мужчины, женщины предпочитали болтать друг с другом. Чарлз мрачнел с каждой минутой, и его лицом полностью завладела горгулья, не оставив и следа от его голливудского шарма. Все дело было в сэре Росоне Шиллере. Первый раз за всю свою карьеру Чарлз почувствовал, что его полностью затмили.
Часовое выступление сэра Росона лишь усугубило это ощущение. Его темой была депрессия — что же еще? — и Эдда слушала, затаив дыхание: сэр Росон обладал несравненным ораторским талантом, который в сочетании с поставленным голосом и выверенным слогом заставлял людей плакать и смеяться. Такую речь наверняка запомнят надолго.
