хладнокровно говорит о ее возвращении! Педро либо глупец, либо мошенник. Но кого же он намеревается провести? Карлоса. Карлоса, если тот поддастся на уловки «друга».
Я подошел к окну и с испугом обнаружил, что на одной из рам кто-то нацарапал: «Эльмира».
— Боже праведный! — воскликнул я. — Кто же это сделал?!
Прошлое мгновенно предстало перед моим мысленным взором, все упоительные сцены возродились вновь, я вспомнил, как обнимал Эльмиру, эту достойнейшую девушку, и затем весь тот ужас, когда она, едва познав счастье, навек охладела в моих объятиях. Страшное подозрение тяжелым грузом легло мне на сердце. Она умерла столь скоро, столь неестественно; о смерти ее говорилось при моем вступлении в Союз так таинственно; и наконец — о Боже! — я должен был поклясться Розалии никогда более не любить Эльмиру; К чему эта клятва, если последней давно уже нет в живых? И Розалия была при этом столь встревожена и подавлена! Возможно, Эльмира не умерла? У меня только отняли ее? Но почему? Чтобы крепче привязать к обворожительной Розалии? Огорчение мое достигло высшего предела, и я ударился в слезы.
О, твоя краса была совсем иной, Эльмира: твой взор блистал чистотой невинности и скромные объятия были проникнуты сердечной теплотой! О, никогда, никогда не позабуду я твой образ, милое настроение и непринужденность твоей души. Ах, если бы ты меня не покинула, как был бы я теперь счастлив!
Переход от одного чувства к другому есть чудеснейшее из свойств человеческого сердца. Первая половина моего разговора с самим собой была проникнута не чем иным, как мучительным подозрением и напряженной настороженностью; вторая — тоской об утраченной Эльмире, и за тоской я позабыл свои подозрения. Я даже не хотел задумываться, возможно ли, что Эльмира еще жива. Мысль об обладании этим божественным созданием настолько увлекла меня, что я едва ли не ощущал благодарность за то, что ее всего лишь похитили у меня, а не отняли навеки. Все мои прежние мечты ожили и завладели мною всецело, и я был уверен, что начну жить лишь тогда, когда вновь обрету Эльмиру. Я был почти счастлив! С томительной страстью обозревал я из окна все беседки и деревья, где, тоскуя о ее утрате, мысленно продолжал пребывать с нею. Я вновь отыскал ее миниатюрный портрет и стал носить его в медальоне. Я покрывал его тысячью поцелуев, и вскоре он стал заменять мне оригинал.
Вечером я увидел дона Педро, который вместе с супругой приближался к моему замку. Он взглянул в мою сторону испытующим взглядом, однако не мог видеть меня, поскольку я стоял несколько отстранившись от окна. Он беседовал встревоженно с Франциской, которая, казалось, пыталась войти в роль, предписанную ей супругом. Они подошли ближе. Я вышел, чтобы встретить их. Педро держался совершенно дружелюбно, с невинной открытостью и доверчивостью, как и прежде, и в супруге его не было заметно ни тени смущения. Ни единым словом не упомянув о ее возвращении, я приветствовал ее с обычной учтивостью, сказал, что буду счастлив оттого, что наше общество увеличилось, после чего меж нами завязался самый равнодушный разговор. Франциска, однако, часто задумывалась, желая, вероятно, освоить свою роль, и впадала в потаенную робость, которую старательно пыталась скрыть.
Я отметил, что она выглядит несравненно красивей, чем показалось мне прежде. Некоторая бледность ее лица, хранившего выражение безмятежной невинности и благородства, выдавала затаенную боль, что трогало сердце и располагало к этой даме. Выразительный рот и предчувствие скорби во взгляде делало ее похожей на трогательный, берущий за душу живописный портрет. Я не мог удержаться от того, чтобы не умилиться перед ликом сей мадонны.
Это не ускользнуло от внимания Педро. Ранее я не знал в нем умения так тонко все подмечать. Он стал подшучивать надо мной, подталкивал нас к большей откровенности.
— Не правда ли, Карлос, у меня красивая жена?! — воскликнул он, обвив рукой ее стройный стан.
— Кто усомнится в том, дон Педро?
— И она любит моих друзей!
Франциска, взглянув на меня, покраснела и вновь потупила глаза. Она исполняет отведенную ей роль, подумал я. И все же я чувствовал к ней расположение.
Воистину, милый С**, Педро играл мастерски, и он достиг бы своей цели, умей его супруга хоть наполовину владеть собой так, как он. Невиннейшим и все же искуснейшим образом находил он множество маленьких поводов, чтобы мы стали друг с другом доверительней; с тончайшей хитростью умел он представить все достоинства своей жены, все ее обаяние и способности.
Наша взаимная привязанность возрастала; но Франциска краснела сильней и чаще, чем ей, по-видимому, было предписано. Я подумал, что, очевидно, ей было велено увлечь меня, не теряя, однако, власти над собой, но она забылась и увлеклась мною всерьез прежде, чем сама заметила. Я это понял, наблюдая не столько ее, сколько дона Педро. Не ослабляя своего внимания ко мне, делал он ей то и дело знаки, чтобы она не забывалась, но Франциска следовала сладостному влечению своего сердца.
Как соотнести одно с другим? Я находился в запутанном клубке, и мне недоставало некоторых сведений, чтобы его распутать. Педро имеет какие-то замыслы относительно меня. Это более чем очевидно. Но связан ли он с Братством? Было бы глупо полагать, что кокетство его жены способно ослабить то сильное впечатление, что я получил от первой, и единственной, встречи с Розалией, которое было тем сильней, чем неожиданней был наш вынужденный разрыв. И если он желает сплести вокруг меня собственные сети (что в то время казалось мне наиболее вероятным), ради какой выгоды он готов поставить на карту столь бесценное существо, как его супруга? Все мои раздумья ни к чему не привели, кроме того только, что я решил на всякий случай быть осмотрительным.
Протекло несколько дней, в течение которых я ничего не слышал о своем соседе. Я был слишком занят, чтобы беспокоиться о том самому либо расспрашивать своих людей. В одиночестве я наслаждался мирными грезами конца года, мысленно разделяя с Эльмирой все наслаждения от прогулок у светлого зеркала пруда, когда дыхание ветра замирало и паутинки повисали в недвижном воздухе. Все вокруг соответствовало моему настроению, все было написано красками, подходящими к моей любимой картине. Я был так счастлив, так глубоко погружен в себя, что страшился любого впечатления извне, способного разрушить мое настроение. Я беседовал с ручьем и в журчании его слышал желанный мне ответ. Каждый несчастливец любит свою боль.
На пятый день к
