возненавидит меня, так тому и быть. Возможно, однажды он поймет.
Я пытаюсь пройти мимо, не обращая на него внимания. Моя рука уже лежит на дверной ручке, когда Генри все же решается остановить меня.
– Что ты будешь делать, когда он не выполнит твою просьбу, Виктория? – Голос такой тихий, что я его почти не слышу. – Я не уверен, что в этот момент буду рядом с тобой.
Я сжимаю медную дверную ручку так сильно, что пальцы покрываются белыми и красными пятнами.
– Я не потерплю неудачу, – не обернувшись, отвечаю я. Проблеск жалости в глазах Генри мне не вынести.
– Я говорил не об этом, – вздыхает он.
Знаю, что он говорил не об этом, но не могу допустить мысли, что Николас меня подведет. Стоит лишь на мгновение предположить, что он не поможет, и я свернусь в дрожащий, рыдающий комочек.
Мой телефон звонит, и я радуюсь возможности закончить этот разговор, но тут вижу, что на экране высветилось имя Джессики.
Я беру трубку.
– Как раз собиралась позвонить тебе, – говорю я.
– Что ж, тогда я выиграла, – отвечает сестра, и я слегка улыбаюсь. В детстве мы все превращали в соревнование: даже кто быстрее почистит зубы. К счастью, папа поймал нас на этом и заставил остановиться.
– Ты выиграла только на этот раз, – парирую я, как это всегда было у нас принято.
Джессика откашливается. Мы можем долго так прятаться за нашими детскими играми.
– Мне не следовало так внезапно для тебя появляться в церкви, – произносит она. – Стоило предупредить тебя о своем визите. Я просто… – Ее голос дрожит, и от этого звука мне хочется швырнуть телефон через всю комнату, только бы избежать того, что сейчас произойдет. – Я хотела, чтобы мы хоть раз оказались на одной стороне.
Теперь сестра шмыгает носом. Я это слышу. В ответ мое горло сжимается, и я задаюсь вопросом, ненавидела ли я рыдания Джессики потому, что она сдалась, или потому, что они вызывали во мне желание ослабить над собой контроль и тоже заплакать?
Я делаю глубокий вдох, чтобы голос звучал ровно.
– Я не готова. – В глазах щиплет; мне приходится прочистить горло, чтобы продолжить. – Но не испытываю ненависти, если ты уже приготовилась.
Теперь Джессика рыдает открыто. Я стою и слушаю ее прерывистые, влажные всхлипывания, и не могу помешать собственным слезам, навернувшимся на глаза, но вместе с сестрой не рыдаю. Она плачет, потому что верит: папа умрет. Я в это не верю. Смотрю на Генри, а затем снова отвожу взгляд. Его сочувствующий взгляд делает только хуже.
Наконец Джессика делает глубокий вдох и успокаивается.
– Я люблю тебя, – говорит она.
– Я тоже тебя люблю. – Мой голос звучит твердо. Завершив разговор, я убираю телефон в карман.
Несколько предательских слезинок выкатываются из глаз, и я поднимаю руку, чтобы смахнуть их, но Генри уже оказался передо мной и берет мои руки в свои.
– Что ты делаешь? – Одна слеза скатилась по щеке. Я стараюсь смотреть в сторону, чтобы скрыть это.
– Не надо, – говорит он.
– Что не надо? – Я делаю шаг назад. Генри следует за мной, его руки мягко касаются моих, но держат достаточно крепко. Знаю, он отпустил бы, если бы я действительно хотела вырваться, но мне нравится, как руки утопают в его ладонях. Словно кто-то другой контролирует ситуацию – пусть даже на мгновение.
Слеза капает с подбородка и пачкает нежно-голубую рубашку, оставляя уродливое темное пятно прямо над грудью.
– Черт возьми! – Я моргаю. Я позволила одной предательнице сбежать, и теперь все они хотят вырваться на свободу.
– Плакать – это нормально, – говорит Генри.
– Нет, – качаю я головой и делаю еще один шаг назад, а Генри вновь идет вслед за мной. – Это нормально только для некоторых. Для Джессики это нормально. – И сейчас я действительно в это верю: моя сестра просто пытается выжить. Как и я. – Но для меня это не нормально!
Мой голос срывается. На этот раз я вырываюсь, но стоит мне это сделать, как Генри тут же протягивает руки и обхватывает мое лицо ладонями, и я не могу вытереть слезы, потому что его руки мешают.
– Поплачь, Виктория.
– Нет!
– Тебе станет легче, вот увидишь.
– Откуда тебе знать?! – Теперь я злюсь. Трудно сдерживать эмоции, когда я даже не могу стереть со своих щек вещественные доказательства нервного срыва.
Генри отводит взгляд, и его пальцы подрагивают на моем лице. Затем снова смотрит на меня.
– Не знаю, сколько раз я плакал на похоронах бабушки. Я не мог держать себя в руках. – Его голос становится жестче. – Но откуда тебе это знать, не так ли?
Генри до сих пор не знает, что я была на тех похоронах, но, думаю, мое присутствие там все равно не считается. Я не осталась до конца церемонии. Это случилось через несколько дней после того, как мы поцеловались и Генри убежал после поцелуя. Я вошла в церковь и увидела, что он сидит вместе с Бейли. Не знаю, чего я ожидала: что он порвет с ней и будет ждать в церкви меня? Очевидно, это было не так. И внезапно я испугалась, что Генри вообще не захочет меня там видеть, поэтому я ушла. Но он прав: я не видела, как он плакал на похоронах. Я боюсь, что сейчас он уйдет, отплатит мне тем же, но вместо этого его пальцы сильнее сжимают мои щеки.
– Прости, – говорю я.
Генри качает головой, как будто не хочет ничего слышать или не нуждается в этих словах.
– Моя мама все держала в себе, а теперь превратилась в тень самой себя. Я не могу смотреть, как ты становишься такой же. Ты уже такой стала, и я этого не вынесу. Я только что вернул тебя.
Генри наклоняется, и я задерживаю дыхание, но он всего лишь прижимается своим лбом к моему.
– Прошу тебя, – шепчет он.
В этот момент я бы сделала для него практически все что угодно.
– Поплачь, – просит он. – Выпусти слезы наружу.
Но не это. Я не могу оплакивать папу, как Генри плакал о своей бабушке. Папа не умер.
– Не могу, – отвечаю я, хотя одна слезинка выскальзывает из глаза и путешествует по пальцам Генри.
– Почему? Я хочу понять. – Он отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза.
Мы стоим так близко, совсем как в ту ночь, когда целовались. Это вызывает во мне желание вновь стать уязвимой.
– Я не буду оплакивать то, чему планирую помешать.
– Ты можешь выплакаться из-за того, что твой отец болен. Ведь он сейчас
