исследований, потому что если вы будете осторожны, то сможете вечно выращивать их в сосудах, наполненных питательными веществами.
На одной из научных встреч в 1973 году к общительному Мильштейну подошел молодой немецкий ученый, только что получивший докторскую степень и заинтересованный в работе в лаборатории Мильштейна. Его звали Жорж Кёлер. Ученый постарше и молодой постдок поладили. Их разговор перерос в приглашение для Кёлера посетить лабораторию Мильштейна в Кембридже, и это переросло в дружбу.
Они казались необычными приятелями. Дело было не только в разнице в возрасте – Кёлер был на 20 лет моложе Мильштейна, – но и в разнице в стиле. Мильштейн вышел прямиком из 1950-х годов – коротко стриженный, аккуратно одетый, маленький, – он доходил Кёлеру до плеча, – в то время как немец был хиппи в стиле 1970-х, с густой бородой и в джинсах. Мильштейн работал долгие часы, и такие постдоки, как Кёлер, должны были делать то же самое, работая по выходным, по ночам, делая все, что потребуется, чтобы произвести впечатление на своих лабораторных боссов и начать создавать свою репутацию. Кёлер, напротив, по словам коллеги, склонялся к «расслабленности», часто брал отгулы в лаборатории, чтобы отдохнуть, научиться играть на пианино и отправиться в четырехнедельный отпуск с детьми в микроавтобусе Volkswagen.
Мильштейна это устраивало. Он считал, что для настоящего творчества, как в науке, так и в других областях, необходимо время для размышлений. Некоторые из лучших идей приходят во время отпуска. Кроме того, он и молодой немец теперь проводили время с семьями друг друга, ходили в гости. Они были странной парочкой, да, но они подходили друг другу, были увлечены своими общими исследованиями, с удовольствием подбрасывали идеи один другому. Они были друзьями.
Кёлер манипулировал с раковыми клетками миеломы Мильштейна, вырабатывающими антитела, пытаясь заставить их выполнять различные трюки, которые могли бы пролить свет на работу иммунной системы.
Он научился соединять две разные клетки миеломы вместе, объединяя их ДНК, чтобы изучить связи между генами и антителами. Клетки миеломы были прекрасны в некоторых отношениях: они росли вечно и производили большое количество антител. Но они были ужасно неполноценны в остальном. Одним из главных недостатков было то, что нельзя было узнать, какие именно антитела они вырабатывали, на что именно эти антитела были нацелены. Это может быть любое из миллиарда веществ. Эти раковые клетки были извлечены из мышей или крыс, потому что они вырабатывали антитела, но это могли быть антитела к чему угодно. С ними можно было бы сделать гораздо больше, если бы исследователи смогли подобрать антитела к клеткам миеломы и их конкретным мишеням. Кёлер пытался найти способ выполнить эту задачу, но безуспешно.
Затем где-то около Рождества 1974 года ему и Мильштейну пришла в голову блестящая идея. Вместо того чтобы соединять две клетки миеломы вместе, как насчет того, чтобы попытаться соединить долгоживущую клетку миеломы с нормальной, нераковой белой кровяной клеткой мыши? Если бы удалось заставить такой гибрид жить вечно, как миелому, и если бы он вырабатывал специфическое антитело из нормальной мышиной клетки (а шансы на это можно было бы повысить, заранее простимулировав у мыши выработку большого количества лейкоцитов к определенной мишени), то получилось бы то, что они искали: колбы раковых клеток, вырабатывающих точно подобранные антитела к одной и той же известной мишени.
Никто никогда не пробовал сделать это раньше, вероятно, потому, что все считали это невозможным. Слияние между раковой и нормальной клеткой, скорее всего, не получится, а если и получится, то хромосомы одной клетки могут плохо сочетаться с хромосомами другой, в результате клетки будут представлять собой генетический беспорядок и, возможно, погибнут, а если и выживут, то не смогут вырабатывать целевые антитела. Но не попробуешь – не узнаешь. Кёлер дал идее шанс.
Он заставил несколько клеток слиться, и, как и ожидалось, большинство получившихся гибридов погибли. Но некоторые выжили. Они начали расти и размножаться. И Кёлер работал с этими крошечными скоплениями клеток, осторожно разделяя их на отдельные клетки, помещая каждую в свой собственный крошечный контейнер с питательной средой. И он ждал, пока они размножатся, превратятся в колонию, достаточно большую, чтобы ее можно было увидеть невооруженным глазом. Он и Мильштейн назвали эти колонии гибридных клеток миеломы «гибридомами». Каждая гибридома состояла из идентичных потомков – клонов той первой единственной клетки, которую выделил Кёлер. Но производили ли они то антитело, которое было нужно? Это было не просто случайное антитело, оно должно было быть антителом с нераковой стороны слияния, антителом, которое они заставили вырабатываться у мыши. Целевое антитело.
Кёлеру пришлось ждать, пока его гибридомы вырастут настолько, чтобы выработать достаточно антител для тестирования. Он ухаживал за ними, как фермер за своей рассадой: проверял их здоровье, следил за тем, чтобы питательная ванна была правильной и чтобы им не было слишком тесно. Через несколько недель, когда колонии гибридомы стали достаточно большими и пришло время проводить тесты на антитела, Кёлер так нервничал, что взял с собой в подвальную лабораторию жену, чтобы она успокаивала его, пока он смотрит на результаты, и подбодрила в случае неудачи.
Когда он увидел первые результаты, он громко закричал. Он поцеловал жену. Эксперимент удался. Большое количество его гибридов вырабатывали антитело, которое он искал. «Это было фантастически, – говорил он. – Я был счастлив».
Так аргентинский еврей и немецкий хиппи, работавшие в британской лаборатории, сделали одно из величайших медицинских открытий XX века. Они провели большую работу с этими новыми гибридомами и антителами. Как назвать эти антитела, чтобы отличить их от всех остальных?
Каждую клетку гибридомы можно было выращивать в пространствах, полных точных копий, миллионы маленьких биологических фабрик, работающих день и ночь, производя одно и то же чистое антитело. Поэтому они дали им логичное название: они производили моноклональные антитела.
Они нашли способ выделить и продублировать только одно из миллиардов различных антител в организме, сделав то, что так старались получить древние алхимики: очистить мощный отдельный элемент из грубой, дикой, сложной природной смеси, создав высокоцелевое натуральное лекарство в большом количестве. Существенное отличие моноклональных антител от других методов укрепления иммунной системы, включая вакцины, заключалось в этой целевой чистоте. Введите вакцину в организм, и через несколько дней или недель иммунная система отреагирует на нее, вырабатывая десятки различных типов антител. Они могут бороться с будущей инфекцией. Это хорошо. Но если ввести в организм моноклональное антитело, задержки не будет. Моноклональное лекарство направляет всю свою мощь только против одной мишени
