на вокзалах проезжающим в поездах.
— Что желаете? — вновь спросила она.
— Нет, ничего.
— Может водочки? У меня есть. Холодненькая, только из холодильника. И недорого, — Серафима нагнулась к корзинке. Что-то мелькнуло в ее фигурке зрелое, хозяйственное, когда она зашуршала в пакетах.
Повторяется только то, что в тебе.
— Нет, спасибо… Скажи, пожалуйста…
— ?..
— Как тебя зовут?
Женщина, пусть даже маленькая, всегда чувствует, когда на нее смотрят не как на женщину, а как на что-то неизмеримо большее. И не пугается.
— Софья, — ответила Серафима, внимательно разглядывая Сергея в поблескивающем свете фонарей.
— Софья. А мама у тебя есть?
— Да… она торгует там, в голове поезда.
— А отец?
— Нет.
«Ну да, — подумал он, — ребенок похож на того из родителей, с кем вырастает».
P. S. Женщина, спавшая в Бресте и уехавшая в Варшаву, звонила ему в течение суток, причем четырежды. Но все четыре раза поезд, на котором он ехал, въезжал в зону недоступности для мобильной связи. И если бы он посмотрел на дисплей своего телефона, то увидел бы знаки четырех неотвеченных входящих вызовов от женщины, которую думал, что любит. Но он не смотрел. Вероятно, все это вполне можно принять за знаки судьбы. Так бывает, что на каком-то участке дороги твоя колея с чьей-то сходится, а на каком-то участке — нет. И в этом не всегда есть собственная вина или воля того, кто движется по своему собственному пути в солнце и в шторм.
ЕГО ЖЕНА
— Ты когда-нибудь встретишься с ней?
— Да. Я постараюсь.
— Как это?
— Ну, ты же понимаешь… И потом, можно ведь и без нее все оформить, нам же говорили.
— Без нее будет долго. Я не могу больше ждать.
— Хорошо, Таня. Я постараюсь сегодня-завтра…
— Хорошо. Я целую тебя, — она положила трубку.
— И я…
Некоторое время Виктор стоял и смотрел на экран мобильного телефона, словно заметив в нем вход в какой-то другой мир. Затем нажал на кнопку выключения. Но телефон вновь завибрировал.
На этот раз звонила жена:
— А давай сегодня встретимся?
— Хорошо… — он неслышно вздохнул. — Когда?
Он долго бродил вокруг каких-то грязных ларьков, пытаясь отыскать кафе, в котором он когда-то познакомился с Машей. Из окошка одной из палаток высунулся кавказец с мясистыми руками и с пристальной улыбкой:
— Дарагой, эй? Чего ищешь, эй?
— Тут где-то кафе было, «Подсолнухи» называлось, не знаете?
— «Подсолнухи»? Знаю, конечно, «Подсолнухи», кто ж ее не знает? — засмеялся продавец и, высунувшись из окошка, махнул вперед — в узкий грязный проход между бачков с мусором.
Стараясь не задевать бачки, Виктор пошел по этому проходу. И вскоре действительно уперся в кафе. То самое. Даже название, запыленное и обветшавшее, сохранилось. С нарисованным масляной краской ободранным временем подсолнухом. Наверное, художник, который его рисовал, любил Ван-Гога. Где сейчас этот художник? В грязи у крыльца блекло розовели лохмотья облетевших цветов.
Потянув на себя дверь, Виктор вошел в убогую столовую: кривые пластиковые столы, витрина с пивом, куриными окорочками и вазочками с винегретом, вентилятор на стойке у продавщицы, кафельные полы и стены с запахом половой тряпки. За столами сидели гастарбайтеры таджики, бомжеватого вида дед с растрепанными волосами и с котом на поводке, компания, разливающая водку под столом, как в советские времена. Несмотря на надпись на стене «Не курить», курили.
С женой он расстался не так давно, и тогда она была тоненькой, стройной, почти девочкой-подростком. А сейчас, постаревшая, погрузневшая, в коротком платье, вульгарно и жирно сидящем на ее странно распухшем тридцатитрехлетнем теле, Маша сидела в середине зала, и вокруг нее был вычерпан омут пустоты — без людей. Еще на ней была шляпа. Где она взяла эту шляпу? С живыми приколотыми цветами, которые выглядели так, словно их принесли с могилы. Лицо Маши было сосредоточено на чем-то своем, внутреннем, и при этом жалостливо величаво. Ссутулившись, склонив над столом голову, она пила из стакана чай серо-янтарного цвета. Чай был горячий, Маша осторожно брала стакан двумя пальцами, поднимала, делала глоток и тут же ставила обратно на стол.
Тысячу лет назад, когда они встретились за этим столом, все было моложе, сильнее. Солнечный свет ярче проникал сквозь окна, беспечнее подрагивал на стенах солнечными зайчиками. «Мария», — строго и чуть смущенно представилась ему тогда эта девушка. Оба они оказались студентами одного вуза. Странно, говорил он ей, что раньше они не замечали друг друга, хотя, как выяснилось, часто спускались по одной лестнице во время перерыва между парами. Хотя потом, уже перед свадьбой, Маша призналась Виктору, что в «Подсолнухах» она его узнала, потому что не раз наблюдала за ним в институте. Высокая, худая, с большой головой на тонкой шее и с тревожно-восторженными глазами, она была похожа на раскрывающийся солнцу юный подсолнух, который черпает силу во влажной земле и проливает на мир сквозь поры семечек любящий свет.
Чуть помедлив, он подошел к ней.
— Маша…
Она подняла голову. Не удивившись, словно они виделись лишь вчера, жена так преувеличено бодро вскинула подбородок, что он отшатнулся.
— Хай! — бросила она вальяжным молодежным тенорком. — Я уж думала, ты не придешь.
Ему показалось, что он сходит с ума.
Сел напротив нее. Молчали.
Наверное, всего с полминуты длилась эта тишина, во время которой жена с задумчивой полуулыбкой разглядывала стакан с чаем, в котором, как ему казалось, находится какой-то ее собственный вход в другой мир. Мимо, шаркая ногами, шла буфетчица. Толстая, в фартуке, заляпанном соусом. Остановилась, пристально посмотрела на них.
— Можно мне чай? — повернулся к ней Виктор.
Буфетчица удивленно вскинула брови.
— В буфете возьмите… — сказала она и повернулась, чтобы идти.
— Подожди! — вдруг тонко крикнула Маша, с закрытыми глазами мотая головой, словно что-то для себя окончательно отвергая.
Буфетчица замерла. Жена открыла глаза и посмотрела на Виктора тревожным горячим взглядом.
— Накорми меня!
— Накормить? — он не понял, о чем она говорит.
— Да! Ты знаешь, у меня совсем нет сейчас денег… Тебе это нетрудно? — спросила она заискивающим тоном восьмилетней девочки.
— Да, конечно… — проговорил он, — но, может, тогда не здесь… пойдем куда-нибудь в нормальное место?
При слове «нормальное» толстуха в фартуке насмешливо фыркнула.
— Нет-нет, здесь… — покачала головой Маша, не отрывая от него своих глаз, — именно здесь… потому что… Ты что же, не помнишь?
Ему показалось, что сейчас она заплачет.
— Да, хорошо… я все помню… — кивнул он. — Пожалуйста, что ты хочешь?
— Меню, пожалуйста, — надменно вздернув подбородок, повернулась жена к буфетчице.
Жар стыда за жену опалил его щеки и потек вниз — в горло, в грудь.
Буфетчица мрачно усмехнулась, повернулась и, шаркая
