руках сидит его отец. Маленький человечек, в которого превратился взрослый пожилой мужчина.
— Папа, ты… как же это… ты теперь стал такой?
— Пися хочу, — буднично буркнул отец и заелозил в его руках.
С гулко стучащим сердцем Володя спустил мальчика на траву, спустил ему штанишки и, застыв в изумлении, смотрел, как отец, наклонившись вперед на его руках, пускает перед собой прозрачную, будто солнечный лучик, струю.
Сделав свое дело, папа спрыгнул на землю и, не одеваясь, в одной футболке побежал по высокой траве вниз.
— Джунгли, джунгли, я индеец! — весело закричал он.
— Сына, доча, я индеец!
— Папа… — слабо позвал его Владимир.
— Доча, доча!
Мальчик бежал вниз, в освещенную солнцем травяную долину между двух холмов, по которой шла одетая в сарафан незнакомая Володе женщина. Она взглянула в его сторону, помахала рукой и весело крикнула:
— Папа, вы здесь? Володя, почему папа голый? Где его шорты?
У Володи перехватило дыхание, в глазах потемнело. Может вода оказалась мертвой? Но ведь волшебник говорил… Волшебник… Или это в самом деле живая вода? Такая?!
— Доча, я индеец! — звонко кричал отец.
— Идите ко мне, мой маленький…
Женщина подхватила мальчика на руки.
— Вова, где его шорты?
Если ты есть! Если ты есть на свете, главный волшебник на свете, сделай так, чтобы этот кошмар прекратился… Пожалуйста…. Господи, что это? Верни все как прежде, верни!
Ноги его подкосились, он опустился на траву. А снизу:
— Папа, вы какали? Есть хотите? Что, автобус? Какой автобус? Ах тот, он упал… И что же? Умер? Нет, живой? Что, сын сказал, что вы не умрете? Что все не умрут? Так и сказал? Ха-ха! — женщина смеялась. — Ну конечно, именно так и будет, никто не умрет, папа, не плачьте. Вы будете с нами всегда, наш малыш, и мы будем с вами всегда, ваши дети, всегда…
Володя зарылся лицом в траву, застонал. Прямо перед собой он увидел ползущего по травинке красного жука с черным, похожим на африканскую маску, рисунком на спине.
«Солдатик»… — узнал он жучка из своего детства. Солдатик внезапно растекся красным пятном, увеличился в размерах и превратился в гигантский живой автобус, который смотрел на Владимира полными ужаса круглыми черными глазами. Лицо автобуса исказилось, и с гримасой боли и отвращения он сказал: «Ты соврал своему отцу, мне больно, и я умираю, и все мы умрем».
В то же мгновение солнце закатилось за горизонт.
Хлопок. Он открывает глаза. И сначала не сразу привыкает к свету, который мягко струится из распахнутых окон.
— Что случилось?
— Комара убила, — говорит Марина, — видишь сколько крови?
Володя приподнимает с подушки голову, смотрит сначала на жену, потом на кровавое пятнышко на потолке.
— Кусал тебя, — улыбается Марина, — и ты все стонал, будто из тебя черти кровь пили, — она засмеялась. — Ну чего ты, Вовка, смотришь так, словно меня первый раз в жизни видишь?
— Да я… Ничего… Сон какой-то дурацкий приснился. Будто мы с отцом идем где-то в горах, и так, словно сын еще наш не родился, и тебя я не знаю. И нам с папой надо от какой-то опасности спастись. И вот мы встречаем волшебника, который дает нам для спасения живую и мертвую воду.
— И что? А почему сон дурацкий?
— Понимаешь, я забыл… перепутал, в какой бутылке живая вода, а в какой мертвая. Дальше не могу вспомнить. Жалко, что мы свои сны забываем, как жалко.
— Ничего не жалко. Это программа такая стирания. Мне Вика рассказывала, ну та, что психиатром работает. Говорит, что если бы человек все вспоминал, что в его голову приходит, он бы не выдержал просто и с ума сошел. Это программа такая безопасности у нас в мозгу, природой заложена. Ну что, вставать будешь или еще полежишь?
— Я долго спал, Маринка?
— Как обычно после ночной, третий час уже. Тефтельки разогревать? Вкусные, со сметаной. Твоему папе очень понравилось.
— Отец? Он что, был у нас?
— Да, заходил. Тебя очень хотел разбудить, да я не дала. Сказала — после ночной смены Вовку трогать нельзя.
— А-а…
— Да нормально у него все, говорит боли вроде поменьше стали. Я ему: папа, вы к врачу, к которому мы вас записали, ходили? Он мне: ходил, доча, ходил… А сам врет, яже вижу. Ты бы поговорил с отцом, блажь у него — в монастырь хочет уйти.
— Как в монастырь?
— Не знаю, может шутит. Ты же знаешь своего отца, поострить он мастер. Говорит — в монастыре его старый друг армейский в послушниках живет, говорит — там вылечить можно. Только глупости все это, у врачей нормальных лечиться надо, деньги мы найдем.
— Слушай¸ надо было меня разбудить.
— А зачем? Он же не завтра в монастырь собрался, а так, говорил просто, что хочет. Подарок Ромке оставил и ушел.
— Какой подарок?
— Автобус игрушечный. Заводной, сам ездит, двери открываются. Говорит, что тоже в детстве автобусы любил. Так Ромка в такой восторг пришел, с этим автобусом все утро носился, играл, даже колесо ему сломал и рыдал потом.
— А Ромка где?
— Как где? Спит, время же скоро три. Слушай, Вовка, что ты какой-то смурной с утра. На работе что-то случилось?
— Да нет, ничего…
Володя встал, вошел в комнату сына. Ромка спал на боку, откинув одеяло. Рядом с ним лежал, завернутый в одеяло словно человек, красный автобус. В переднем окошке автобуса белел кусочек бумаги.
Володя осторожно вытащил из автобуса сложенный в узкую полоску листок бумаги, на котором было написано: «Папе».
«Внучек, это письмо я для папы здесь оставляю, отдашь ему, когда он проснется, хорошо?»
«Хорошо, деда».
Володя вышел из комнаты.
— Все хорошо?
— Хорошо, Маринка. Так ты говоришь, тефтели? Со сметаной?
— Еще и блинчики со смородиновым вареньем. Иди, соня, умывайся.
В ванной Володя развернул лист бумаги и прочитал:
«Сын, хотел с тобой попрощаться, но ты спал. А потом подумал, чего прощаться, я ведь не умираю еще. Про монастырь я соврал, я неверующий, ты же знаешь. Извини. Просто уехать хочу — считай, что в монастырь. Ты вырос, большой, без меня обойдешься, и Ромка у тебя чудесный, и жена твоя Маринка. Понимаешь, я поеду в одно место, где хотел побывать всю жизнь, да все не получалось, с воспоминаниями это место у меня связано, с самыми первыми в жизни воспоминаниями, да и не только с самыми первыми. Почему-то именно туда хочется приехать, когда начнутся мои последние воспоминания. Такие вот дела, сынок. Маленьким, ты не помнишь, наверное, ты однажды увидел на улице похороны и спросил
