— Давайте это сюда, — угрюмо сказал генерал, протягивая руку за карточкой. — Изделие получите через неделю.
— Мне нужно завтра.
— Хорошо, через три дня.
— Нет, завтра.
— Послезавтра утром, в десять часов, всё, точка.
Штернберг отдал фотографию.
— Совсем спятишь тут с вами, — ворчал гестаповец, засовывая карточку в бумажник. — Ерунда какая! Просто свиньям на смех. Тьфу, это ж надо…
— Спасибо.
— Благодарить потом будете. Лучше скажите наконец, кто ж такая эта девчонка, над которой вы так трясётесь.
Подозрения генерала — давно лелеющего планы женить Штернберга на своей младшей дочери — были вполне однозначны. Штернберг поднялся.
— Ваша догадка ошибочна, Зельман, — холодно сказал он.
— А что я, интересно, должен был подумать?
Штернберг криво усмехнулся:
— Она из бывших заключённых. Ну о чём тут говорить? Я, может, и безрассуден, но не настолько же.
Адлерштайн
30 октября 1944 года (вечер)
— Альрих, я уверен, ваш, не побоюсь этого слова, научный подвиг непременно станет национальной легендой, — пышно объявил Зельман.
Штернберг оглянулся на генерала с зябкой полуулыбкой.
В последний день перед отъездом в Рабенхорст (откуда было менее получаса езды до Зонненштайна) молодой офицер явно нервничал: то был непривычно задумчив, то вдруг затевал разговоры на пустячные темы, но чаще молча ходил из угла в угол и, с сухим шорохом потирая ладони, странно улыбался.
Зельман прошествовал к креслу в углу, сдавленно заскрипевшему под его тяжестью, и, сложив руки на набалдашнике трости, принялся наблюдать, как Штернберг по диагонали меряет длинными шагами большую комнату.
— Волнуетесь, — добродушно заметил генерал. — Ишь, как вы забегали.
— Да, вот ведь какая штука, — начал Штернберг, не сбавляя скорого размашистого шага, — моя уверенность в том, что всё пойдёт как надо, никуда не делась, пожалуй, даже ещё больше окрепла, а всё равно — пробирает… Своего рода подведение итогов. Невзирая на то, что всё уже с десяток раз опробовано, отрепетировано, всё возможное предусмотрено — и, тем не менее, будто момент истины. Хотя если кому там и откроется истина, так только лишь Габровски. Тоже мне, светоч древней мудрости! — последние слова были произнесены с брезгливым раздражением.
— Мало ли что болтает этот полячишка. Я, знаете ли, тоже не сторонник необдуманного набора кадров с лагерных нар. Интеллектуальные ресурсы, скажите пожалуйста. Будто у нас своих не хватает.
— В том-то и дело, что уже не хватает. Не всем повезло получить бронь от армии, не всем посчастливилось вовремя смыться из города перед авианалётом…
— Ладно, расскажите-ка лучше, чем вы так напугали этого горе-учёного. Он ведь теперь отказывается ехать с комиссией к Зонненштайну. Разумеется, его никто спрашивать не собирается, хочет он чего-то или нет. Однако же любопытно.
— Чем напугал? Да, пожалуй, ничем. Просто расколотил ему вдребезги парочку иллюзий.
— Но Зеркала, кажется, действительно способны испепелять.
— Да, но идеология и мировоззрение здесь совершенно ни при чём…
— А кто такие стражи Зеркал?
— Кто? — Штернберг, всё это время погружённый в свои мысли, вдруг с неожиданным вниманием поглядел на генерала. — Стражи Зеркал? Где вы про них слышали?
— Габровски сказал, уже после того, как вы покинули совещание. Он, видите ли, считает, что вам удалось уничтожить каких-то стражей Зеркал. Которые, мол, иначе не пустили бы вас к капищу. Вообще, я так понял, он сейчас держит вас за натурального дьявола во плоти.
Штернберг осклабился:
— Ну, стражи Зеркал… Никаких стражей я там никогда не видел. Скорее всего, просто досужие домыслы. К слову, меня когда-то занимал этот вопрос. Дело в том, что в отчётах по тибетской экспедиции Шефер пишет о гигантском каменном зеркале, которое находится неподалёку от горы Кайлас. Так называемое Зеркало Смерти. Оно, по сказаниям тибетцев, служит входом в потусторонний мир и будто бы охраняется двумя огромными четырёхглазыми псами с шерстью красного цвета. В общем, вроде врат в Аид, только Церберов целых два. Эти псы якобы пожирают жизнь человека, недостойного войти в царство мёртвых живым и, соответственно, выйти обратно. Шефер писал, ему довелось обозревать это таинственное место издали, увидеть само Зеркало и даже разглядеть в бинокль два рыжеватых валуна, по форме очень напоминающих сидящих собак. Вот вам и отправной пункт для красивой легенды. Я бы не слишком заострял на ней внимание, если б в мифах о Зонненштайне не обнаружил нечто подобное. Считается, что капище охраняют два больших чёрных волка с огненными глазами… Сходство преданий налицо, и притом поразительное сходство. В чём же причина, стал размышлять я тогда. Вероятно, в том, что и грандиозное тибетское Зеркало Смерти, и германский Зонненштайн, конечно, куда более скромный по размерам, создавались по единому плану. План предусматривал обязательное символическое выражение опасности, исходящей от Зеркал для людей недостойных, — именно таким символом и служили эти рыжие камни, обтёсанные в виде сидящих псов. Следовательно, на Зонненштайне должны находиться монолиты из тёмной породы, изображающие волков. Но, к сожалению, археологам не удалось найти ничего подобного. Хотя это вовсе не означает, что волков-статуй никогда не существовало. Я даже приблизительно вычислил место, где они могли находиться… Вот вам вся правда о стражах.
— Да, надо признать, всё гораздо проще, чем казалось, — подвёл итог Зельман. — Завтра утром я непременно пожелаю вам удачи, Альрих. А сейчас лишь скажу, что абсолютно уверен в вашем успехе.
Незадолго до этого разговора Штернберг проводил инструктаж своих солдат, и несколько офицеров комиссии, а заодно и Зельман, решили взглянуть на пресловутый «энергетический резерв» эсэсовского мага. Зрелище было очень обыденное — и по-настоящему жуткое. Семеро мальчишек-новобранцев, ничем не примечательных, самых что ни на есть обыкновенных, — но что-то их всех, при различной внешности, неуловимо объединяло, делало странно похожими друг на друга — возможно, прозрачная бледность светящихся непонятной решимостью почти детских лиц, одинаково тёмные тени у лихорадочно поблёскивающих глаз, мрачная молчаливость, тугая, как натянутый лук, напряжённость (кажется, тронь — зазвенят), и все они неотрывно и, кажется, даже не мигая, глядели на Штернберга, словно на самого фюрера, словно на единственное существо во вселенной, словно на Бога. Они даже не удостоили взглядом вошедших офицеров, хоть и идеально синхронно, как на параде, выбросили руки в приветствии. Чувствовалось, они запросто способны растащить тех же офицеров по клочкам голыми руками — стоит только Штернбергу изречь соответствующий приказ. Зельману доводилось видеть великое множество фанатиков, но этих загипнотизированных парней, пожалуй, нельзя было сравнить ни с чем. Эта стая волчат внушала страх — особенно отчётливо оформившийся после того, как Штернберг, любитель наглядных примеров, специально для комиссии провёл своеобразный маленький эксперимент. В комнату внезапно вошёл унтерштурмфюрер, один из подчинённых Штернберга, и с криком «А ну, руки вверх!» наставил на оккультиста автомат. Всё дальнейшее произошло мгновенно. Заговорённые солдаты не накинулись на злосчастного лейтенанта всей толпой, как того можно было ожидать, — нет, они действовали слаженно и чётко, словно цельный механизм, так отточено, как никогда не смогли бы действовать на их месте иные новобранцы, не прошедшие таинственной подготовки. В единый миг за спиной у лейтенанта очутился широкий крепкий парень, обхватил его, заломив ему голову назад, а второй солдат, худенький сероволосый мальчишка с особенно бешеным выражением глаз (впрочем, и у всех остальных зверёнышей Штернберга оно было в тот момент непередаваемо бешеным), уже выкорчевал из рук жертвы эксперимента оружие и приготовился нанести сокрушительный удар прикладом — оккультист со снисходительной улыбкой поймал его за руку: «Хватит-хватит, Рихтер, без увечий». Лейтенанта отпустили. Тот, ошалело вытаращив глаза, хватал ртом воздух. Штернберг похлопал его по плечу: «Благодарю за службу».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
