Адлерштайн
29 октября 1944 года (ночь)
Сердце всё ещё гулко колотилось, словно после быстрого бега. Штернберг сел на кровати, машинально потирая запястье. Бесконечные ночные кошмары — плата за то показное безразличие (малодушие недостойно эсэсовца!), каким он щеголял в концлагере Равенсбрюк, когда приехал вербовать экстрасенсов среди заключённых. Именно там он и нашёл Дану — жертву своего первого ментального опыта и свою самую талантливую ученицу.
Боже, как она поначалу его ненавидела! Она весь мир ненавидела. Ненависть — смертоносное оружие; заключённую № 110877 Штернберг занёс в список будущих курсантов школы «Цет» именно потому, что она умела убивать одной только ненавистью — ей не нужны были вольты, фотографии и спицы. Дана. Девушка с редким и страшным даром. Но он сам ненароком потушил в ней тёмное пламя этого дара, взломав её сознание и разрушив волю: хотел, чтобы она преданно служила ему. И — «Доктор Штернберг, у меня больше не получается настолько ненавидеть, чтобы вот так…».
А позже было уже совсем другое.
«Доктор Штернберг, вы обещаете не сердиться, если я вам скажу?.. Я не знаю, что делать… я люблю вас».
Лишь после этих слов он осознал, что натворил и как далеко простирается его власть над людьми. По-звериному недоверчивая, всем до единого немцам желавшая смерти, Дана никогда бы не сказала ему такого в здравом уме — он был абсолютно в этом убеждён.
Когда он понял, что эта русская девушка стала для него чем-то гораздо большим, нежели лучшей ученицей? Пожалуй, в тот день, когда возил её из школы в город, выбирать кристалл для ясновидения — настоящий, из чистейшего горного хрусталя, тончайшей настройки инструмент, — не те стеклянные безделушки, на которых тренировались прочие курсанты. Королевский подарок. Этот большой хрустальный шар был среди тех немногих вещей, что она забрала с собой. Заглядывала ли она в кристалл с тех пор, как уехала? Наверняка. Штернберг не знал ни одного человека, который отказался бы от открывшихся ему сверхъестественных способностей. Что или кого она пыталась там увидеть? «Не догадываешься?» — тихо спрашивал ядовитый голос внутри. Однако Штернберг не чувствовал за собой ментальной слежки — или его талантливейшая ученица настолько тонко работала? В конце концов он вообще запретил себе думать об этом. Гораздо проще было считать, что, отпустив Дану на волю, он отрёкся от незаконной власти над ней.
Штернберг оцепенело смотрел в темноту, сидя на краю уже остывшей постели.
«Всё-таки больше всего ты боялся ответственности».
И дело было не только в том, что Мёльдерс, проведавший о его сокровенной тайне, был тогда ещё на свободе и знал, как отомстить ему.
Штахельберг — Мюнхен
24–25 июля 1944 года
Штернберг ненадолго вернулся в школу «Цет», чтобы руководить распределением курсантов, и заодно привёз чемодан с комплектом женской летней одежды, а ещё — большую бутыль с раствором перекиси водорода. Всё это он отнёс в ту комнату в нежилой части здания с офицерскими квартирами, куда как-то весной уже приводил свою ученицу перед поездкой в город и где до сих пор хранился её шерстяной костюмчик в чёрно-белую полоску. Сюда же он привёл её на следующее утро. Всё необходимое для предстоящей процедуры было заготовлено ещё с вечера.
Первым делом Штернберг снял портупею и китель, повесил на спинку кресла, затем снял перстни и запонки, закатал рукава и натянул тугие хирургические перчатки. Дана наблюдала за его действиями с доверчивым любопытством.
— Что вы собираетесь делать, доктор Штернберг?
— Садись сюда. — Он указал на высокий табурет посреди комнаты, напротив большого старинного зеркала на медных лапах. — Будем превращать тебя в образцовую блондинку, как на плакатах Союза немецких девушек. Никакой магии, одна химия. Потом сменишь эту униформу на что-нибудь более симпатичное, и Франц тебя сфотографирует.
— Доктор Штернберг, а зачем всё это нужно?
Дана явно была не в восторге от перспективы стать блондинкой. По правде сказать, Штернбергу и самому было страшно жаль её мягких, душистых, ласкающих взгляд тёмно-русых локонов, которым грозила пошлая участь быть изведёнными едкой отравой до неживой сухости и вульгарной желтоватой белизны.
— Дана, я всё объясню, только немного позже. А пока — пожалуйста, делай так, как я говорю, это очень важно. Садись и накрой плечи вон тем полотенцем.
Используя аптечную мензурку, Штернберг смешал раствор перекиси с водой, добавил пены для бритья и нашатырного спирта. В готовый состав он обмакивал кисточку из бритвенного прибора и быстрыми движениями наносил снадобье на волосы притихшей девушки, перед этим не забыв смазать ей кожу у кромки волос вазелином.
— Откуда вы вообще знаете, как всё это делается? — спросила Дана, несколько растерянная от его решительных действий.
— Подслушал как-то раз мысли одного парикмахера из женского отделения, покуда мне в мужском настоятельно предлагали сделать приличную стрижку, — пошутил Штернберг. — Я знаю всё на свете, — легко добавил он. Отражавшаяся в зеркале нежная девичья улыбка действовала на него хлёстче самой крепкой выпивки. Следующие полчаса он дурачился, развлекая тихо сидевшую перед зеркалом Дану, выглядевшую особенно беззащитной с зачёсанными наверх слипшимися волосами.
Позже Франц принёс два ведра тёплой воды, и Штернберг тщательно промыл Дане волосы, склоняя её голову над большой лоханью, сначала с мылом, затем просто водой и, наконец, водой с уксусом. Он долго вытирал её волосы полотенцем, наслаждаясь тем, что она расслабленно-покорно стоит в его объятиях и смотрит с загадочным ожиданием — вот так же и вчера, стоило ему объявиться в школе, она всё ходила за ним как привязанная и пыталась поймать его взгляд, и при любом удобном случае трогательно липла к нему, пока он не отправил её прочь, на что она, похоже, обиделась, но ненадолго. То, как она откровенно к нему ластилась, ещё недавно могло бы напрочь лишить его рассудка, но теперь, в тени нависшей угрозы, не столько будоражило чувственность, сколько вызывало щемящую жалость и острое раскаяние.
— Доктор Штернберг, не уезжайте больше никуда, — попросила Дана, в то время как он бережно расчёсывал её влажные волосы. — Или, если вам так уж надо уехать, берите меня с собой. Мне без вас очень-очень плохо…
Он ничего не ответил. Он знал, что за время его отсутствия курсантки объявили Дане бойкот, знал, что её называют «фашистской подстилкой» и что сегодня утром одна бельгийка, мечтавшая после выпуска попасть в западную часть рейха или хотя бы остаться при Штернберге, но вместо того записанная на одну из восточных баз «Аненэрбе», в столовой попыталась окатить Дану кипятком. И тем не менее Дана ходила за своим учителем почти в открытую, будто во всей школе были только два человека — она и он.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
