наверняка знаешь, что можешь положиться на меня, Дубайн. Поговори со мной.
Поделись своими тревогами. Видит Нема, в мире слишком мало тех, с кем мы можем их обсудить.
Брессинджер открыл было рот, но затем снова закрыл его. Его черты смягчились. Он нагнулся, поднял меч и взмахнул им. Наше молчание заполнил шум города: уличная суета, трели птиц, порывы ветра и звон далеких колоколов.
– Прости, Хелена, – тихо произнес он. – Ты права. Я сам не свой. – Дубайн еще немного помолчал. Я терпеливо ждала, когда он заговорит, решив, что дам ему время. – Тебе, наверное, странно слышать от меня такое и видеть при этом, что я служу Империи. «Сэр Дубайн Брессинджер, кавалер благородного Ордена рыцарей Аутуна». – Он язвительно улыбнулся, затем кашлянул и сплюнул. – Сэр Конрад и я давным-давно стали близкими друзьями. Наша дружба зародилась в Рейхскриге. Сражения… что ж, ты сама видела, что это такое. Когда твоя жизнь в опасности, когда ты уверена, абсолютно уверена, что не доживешь до конца дня, ты всецело меняешься. Ум твой перестраивается, как дом, который сносят и возводят заново. – Дубайн посмотрел на небо так, словно видел его впервые, стал разглядывать его голубое сияние, золотое солнце, плывущие облака. Он был похож на слепца, которому ненадолго вернули зрение и который стремится насладиться каждым цветом, каждым оттенком, прежде чем вернуться в вечную тьму. – Ты на все смотришь по-новому. Все становится столь прекрасным. Жизнь вдруг кажется бесценной. Тебе хочется насладиться ею сполна, ибо ты знаешь, точно знаешь, что скоро всему придет конец.
Он снова недолго помолчал.
– Когда воюешь годами, это понимают лишь те, кто тебя окружает. – У него вырвался короткий смешок. – Нема, да у тебя становится больше общего с врагами, чем с теми, кого ты защищаешь и ради кого сражаешься. Потому что больше никто тебя не понимает, Хелена.
Сэр Конрад и я прошли через все это вместе. Мы были друзьями, мы были соратниками, и наши узы выкованы из стали, они крепче, чем у любых братьев. – Брессинджер тяжело вздохнул, как человек, только что шагнувший прочь от края обрыва, и посмотрел мне в глаза. – Хелена, я очень тебя люблю. Ты для меня словно родная дочь. Но я знаю сэра Конрада большую часть своей жизни. Вместе с ним мы прошли через многое. А ты знаешь его всего пару лет. И мне кажется, что ты не заслужила право судить его. – Я открыла было рот, чтобы возразить, но он поднял руку, прося меня помолчать. – Я понимаю, что сэр Конрад не безупречен. Ты права, говоря, что он, в конце концов, простой смертный, склонный к ошибкам и людским слабостям. Но я знаю его более двадцати лет. Он самый мудрый, самый сведущий и самый выдающийся человек из всех, кого я когда-либо знал, и я полностью доверяю ему во всех наших делах. Он еще ни разу не подводил меня. За мою службу он вознаградил меня стократ – поступками, похвалой, и я уже не говорю о золоте. Знаю, я легко горячусь, когда речь заходит о его чести. И я знаю, что он во многом предпочитает мне тебя. Пусть я говорю как ревнивая девка, но это так. Ты мила на вид, Хелена, молода и полна жизни, да еще и ум твой остер, как клинок. Ты во многом похожа на него. Его тянет к тебе, как мотылька на свет пламени. Вы с ним становитесь все ближе, и мы это видим. Думаю, это к лучшему.
Мои щеки запылали. Брессинджер озвучил то, о чем мне бы хотелось умолчать, но раз мы уже заговорили об этом, я решила сказать:
– Мне кажется, он делит постель с Правосудием Розой. – Я не смогла скрыть горечи в моем голосе.
– Да уж, – с отвращением буркнул Брессинджер. – Не знаю, что там между ними завязалось. Сэр Конрад мне об этом ничего не говорил. Но на него это не похоже. – Дубайн искоса посмотрел на меня. – Она красива, очень умна, да и пользы от нее сейчас немало. И да, она положила на него глаз, тут никаких сомнений.
Меня захлестнула горячая ревность.
– Что ж, – сказала я, пожимая плечами. – Значит, нечего об этом и толковать.
Брессинджер покачал головой и наморщил нос.
– Все не так, как ты думаешь. Мне кажется, что сэр Конрад просто использует ее, чтобы заполнить дыру… – Внезапно он сообразил, что произнес непристойный на саксанском языке каламбур, и посмотрел на меня, искренне довольный собой.
– Ох, чтоб тебя, – сказала я, не сдержав беспомощный смешок, а затем мы оба расхохотались. Впрочем, вскоре наше веселье поутихло, раздавленное тяжелой пятой текущих событий.
– Давай решим, что больше не будем ссориться? Прошу тебя, Дубайн, – искренне попросила его я. В конце концов, Брессинджер стал мне таким близким другом, каким не мог быть даже Вонвальт.
Наше внимание привлек резкий крик грача, который уселся на отлив под верхними окнами нового особняка сэра Конрада.
– Одинокий грач – предвестник…
– Смерти, – перебила я. – Ты уже говорил.
Брессинджер расплылся в широкой улыбке. Он вновь поднял меч и приготовился нападать.
– Ну-ка. Покажи мне свою верхнюю стойку.
– Вообще-то, я надеялась, что ты сходишь со мной в здание Сената. Мне нужно договориться о встрече с Тимотеусом Янсеном. Сэр Конрад желает поговорить с ним прежде, чем мы уедем.
Брессинджер опустил меч. Я поняла, что он не слишком доволен моей просьбой.
– Хорошо, – вздохнул он. – Но, позволь, я сначала умоюсь.
* * *
Мы отправились к зданию Сената. В тот день как раз проводилось заседание. Взобравшись по длинному пролету белых мраморных ступеней, мы миновали огромные двери и прошли в главный зал. Нас беспрепятственно пропустили внутрь, ибо посетить здание Сената имел право каждый гражданин, хотя мало кто этим правом пользовался. В плане главный зал повторял контуры здания, то есть представлял собой большой круг, вложенный в еще более широкий. Мы подошли к краю мраморной балюстрады, с которой открывался вид на собрание. Здесь, среди подобающей их положению демонстративной роскоши – мраморных и бронзовых изваяний, вычурной лепнины, колонн высотой в сто футов и огромных сводов – собралось около пятисот сенаторов. Все они были облачены в официальные мантии, у каждого на шее висел медальон, говоривший о занимаемой ими должности. Но если женщин и мужчин среди них было примерно поровну, то с цветами кожи и убеждениями дело обстояло иначе. На вид все они были выходцами из четырех изначальных сованских провинций – естественно, из самой Совы, а также из Эстре, Гулича и княжества Кжосич. Возможно, среди них затесалась парочка хаунерцев. Молодых я почти не
