Ральф увидел, как мы подходим, и повернулся к нам. Глядя на него, возникало ощущение, что его толстые круглые очки вырезаны из того же материала, что и воздушные шары и могильные плиты.
Я так и не смог понять, смотрит он на Миранду или нет.
— Vato, — сказал он.
Я кивнул.
Мы немного постояли молча, пока мама Аргуэлло возилась с цветником.
Сначала я не понял, в какой части кладбища мы находимся, но почти сразу заметил, как близко друг к другу расположены могильные плиты, каждая не более двух футов в ширину. Они шли одна за другой, ряд за рядом, на протяжении половины акра. Рядом стоял еще один мраморный Иисус, окруженный детьми. Я прочитал надпись на испанском: «Страдания детей».
Среди украшений на могилах попадалось много сластей, игрушек и цветочных клумб в форме овечек. Мама Аргуэлло закончила молиться, взяла у Ральфа воздушные шары и попыталась привязать их к шесту. На плите было написано: «Доминго Аргуэлло, род. 8 авг. 1960, ум. 8 авг. 1960. In recuerdo».[155]
На шесте имелся крючок со следами узлов, на него много раз привязывали воздушные шары и голубые ленточки, некоторым исполнилось более десяти лет.
Мама Аргуэлло улыбнулась и обняла меня. От нее пахло ноготками — острый запах, подобный аромату из шкатулки с драгоценностями, пролежавшей в земле сотню лет. Потом мама Аргуэлло обняла Миранду и сказала ей по-испански, что рада встрече с нами.
Маме Аргуэлло было неважно, что она не знала Миранду. Она перестала беспокоиться о таких вещах с того момента, как практически лишилась зрения. Ральф говорил мне, что она носит очки исключительно для вида. С ними или без них, ее мир давно превратился в набор темных и светлых пятен, и значение имели только звуки и запахи.
— Пойдем со мной, — сказала она и сжала пухлыми шоколадными пальцами плечо Миранды. — У меня есть чай.
Миранда неуверенно посмотрела на меня, потом на Ральфа. От его улыбки ей не стало легче. Пожилая женщина повела ее к «Кадиллаку», и уже через пару мгновений Миранда держала в руках термос, корзинку для пикника, два горшка с цветами и большой венок.
Ральф коротко рассмеялся и посмотрел на могильную плиту, но его улыбка не дрогнула.
— Мой старший брат, — сказал он.
Я кивнул. Хосе Доминго. Имя старика.
Интересно, сколько часов прожил Хосе и что он думает в раю, глядя на то, как вот уже тридцать с лишним лет на его могильную плиту приносят воздушные шары и детские подарки?
— У тебя здесь похоронены и другие родственники? спросил я у Ральфа.
Тот махнул рукой на восток, словно показывал свои владения.
— У нас с мамой уходит на всех два дня. Начинаем здесь и двигаемся дальше. Иветт тут неподалеку. С ней у нас будет ленч.
Иветт. Мать Келли Аргуэлло. Мы с Ральфом взглянули друг на друга, но он ничего не сказал о том, что Келли не приехала, и не поделился со мной мыслями о ее бегстве.
Он смотрел, как Миранда сражается с ofrendas,[156] которые ей вручила мама Аргуэлло. Та выдавала ей указания на испанском и рассказывала непонятные Миранде истории.
Миранда начала улыбаться. Сначала улыбка была напряженной и печальной, но когда мама Аргуэлло рассказала ей, что бутылка виски предназначена настоящему cabron,[157] Миранда, несмотря на свое состояние, рассмеялась, едва не рассыпав печенье, тарелку с которым удерживала на сгибе локтя.
— У девушки проблемы? — спросил Ральф.
— Не знаю, возможно.
Я рассказал ему, что происходит, и Ральф покачал головой.
— Проклятые южане. Проклятый Чавес. Сегодня его здесь не найдешь.
— Ты можешь помочь, Ральфи?
Ральф посмотрел на могильную плиту брата, наклонился, вырвал кустик ползучих сорняков у края плиты и небрежно отбросил его в сторону, сорняк упал на одну из соседних неукрашенных могил.
— Эта крошка для тебя что-то значит?
Я колебался, пытаясь сформулировать ответ.
Ральф поднял руку.
— Забудь, vato. Сколько лет я тебя знаю?
Такой вопрос, прозвучавший из уст любого другого человека, вызвал бы у меня раздражение. Но Ральф задал его настолько естественно, а его улыбка оставалась такой искренней, что я не мог не улыбнуться в ответ.
— Очень давно.
— Вот именно.
Миранда вернулась к нам, обремененная дарами для мертвых, но я видел, что она заметно расслабилась и на ее губах появилась осторожная улыбка. Она последовала за мамой Аргуэлло, которая направилась к могиле следующего родственника.
— Ты идешь? — спросила у меня Миранда, оглядываясь.
Мы навестили Иветт, могила которой находилась довольно далеко. На ней стоял вертикальный кусок белого мрамора, грубо обработанный по краям. Камень почти полностью поглотила крупная пираканта,[158] и ее ветви, усыпанные крупными красными ягодами, тянулись в разные стороны, словно щупальца осьминога.
В соседнем ряду вырыли новую могилу. Рядом стоял одинокий экскаватор, выкопавший яму размером в гроб.
Я уставился на экскаватор.
Миранда помогла маме Аргуэлло разложить одеяло рядом с могилой и расставить бумажные тарелки с коричным печеньем и чашки с горячим чаем, пахнущим лимоном.
Холодный ветер уносил поднимающийся над чашками пар. Мама Аргуэлло поставила тарелку и чашку на могилу Иветт и принялась рассказывать могильному камню про успехи Келли в колледже.
Ральф молча слушал.
Миранда качала головой, оглядывая кладбище, — повсюду происходили похожие сцены, и по ее щекам снова потекли слезы.
— Сегодня еще ничего, — сказал ей Ральф. — Вот завтра будет настоящее безумие. Хуже, чем во время Фиесты.
Ошеломленная Миранда провела рукой по щеке.
— Я прожила в Сан-Антонио всю жизнь, но никогда… — Она покачала головой.
Ральф кивнул.
— Вот только в каком Сан-Антонио?
В нескольких футах от нас семья выбиралась из длинного черного лимузина. Бабушка в полусферических темных очках передвигалась с огромным трудом, словно вышла из дома престарелых после долгого перерыва. Ее сопровождала женщина с оранжевыми прядями в волосах, в розовом спортивном костюме и с множеством украшений. За ними следовала пара девочек-подростков, каждая в дорогом спортивном костюме, с уменьшенной копией материнской прически и украшений.
Они подошли к бело-зеленой могиле, на которой лежал венок с логотипом «Оклендских атлетов».[159] На могильной плите стояла фотография в цветочной рамке — юноша в открытом гробу, в футболке своей команды, с лицом цвета белого шелка, с аккуратными усиками и гордым выражением застывшего лица. Гангстер. Ему было лет пятнадцать.
— У Ральфа неподалеку есть домик, который он снимает, — сказал я. — Мне и прежде доводилось им пользоваться.
Миранда оглядела кладбище и окрестности — маленькие магазинчики, разноцветные однокомнатные домики. Слезы продолжали катиться по ее щекам.
— А это безопасно?
Ральф беззвучно рассмеялся.
— Никто из тех, кого ты знаешь, никогда сюда не заглянет, — сказал я. — В этом смысл нашей затеи. Если ты останешься с Ральфом, тебе не будет грозить опасность.
Миранда немного подумала и посмотрела на маму Аргуэлло, которая протягивала ей чашку чая с лимоном.
— Хорошо, — сказала она.
И, словно ее время истекло, опустила голову и задрожала.
Мама Аргуэлло улыбнулась, словно не понимала, о чем мы говорили, и принялась рассказывать могильному камню Иветт, как замечательно, когда тебя навещают и какой чудесный свежий вкус у pan muerte[160] в этом году.
Глава 50
Когда я вернулся в дом девяносто по улице Куин-Энн, на крыльце меня поджидал пакет в золотой фольге размером с два стеклоблока.[161] На карточке было написано: «Это будет превосходно выглядеть на письменном столе в университете Сан-Антонио. Удачи тебе. С днем рождения».
Мамин почерк. Она не стала упоминать о моем отсутствии на ее приеме по случаю Хеллоуина — кстати, сегодня день рождения Треса. Внутри оказался «Риверсайд Чосер».[162] Новое издание. Книга за семьдесят пять долларов.
Я взял книгу в дом. Смотрел на предварительные наброски, которые сделал для пробной лекции два дня назад, но после вчерашней ночи мысль о ней выглядела абсурдной, ничтожной — и странным образом успокаивающей. Сегодня студенты пойдут на лекции. Старшие преподаватели зевают и пьют кофе, занимаются обычными скучными делами, от большинства из них не пахнет, как из пожарного депо. И всякий раз, когда они закрывают глаза, перед их мысленным взором не возникают почерневшие кости. Они не напевают песни, написанные недавно убитым автором.
С некоторой тоской я обнаружил, что мне хочется, чтобы моя пробная лекция прошла удачно.
Роберт Джонсон, естественно, спал на одежде, которую я собирался надеть, поэтому я исполнил фокус со скатертью. Роберт Джонсон сделал сальто, приземлился на ноги и бросил на меня свирепый взгляд. Мне пришлось потратить пять минут и рулон клейкой ленты, чтобы снять черную шерсть с белой рубашки. Еще пять минут ушло на завязывание галстука — естественно, с помощью Роберта Джонсона.
