На юге Ожеро, располагавший в лионской армии 28 000 человек, решился наконец перейти в наступление против двадцатитысячного австрийского корпуса Бубны и Лихтенштейна. Он разбил свое войско на две колонны. Левая, под командованием Паннетье и Мюнье, отбросила врага за Энь, а правая, под командованием Маршана, подступила к Женеве, которую 26 февраля как раз готовилась обложить. Одеро было категорически приказано отнять у неприятеля этот город и затем утвердиться на дороге из Базеля в Лангр, чтобы перерезать операционную линию армии Шварценберга. План этой превосходной операции принадлежал Наполеону; нужно было лишь немного решимости и быстроты, чтобы исполнить ее с верным успехом.
В Испании маршал Сюше с 15 000 человек, сосредоточенными в Фигерасе, и приблизительно 23 000 в виде гарнизонов в Барселоне, Сагунте, Толедо и других крепостях, держал на почтительном расстоянии англо-испанский корпус лорда Бентинка и Копонса в 55 000 человек. Он ждал лишь ратификации Валенсийского договора кортесами, чтобы увести во Францию свои отборные войска, закаленные в огне многочисленных сражений.
По ту сторону Пиренеев 4500 солдат Сульта, сосредоточенные в Байонне и Ортеце, не пускали за Адур и две речки сильную армию герцога Веллингтона, состоявшую из 72 000 англичан, испанцев и португальцев.
За Альпами принц Евгений, только что получивший от императора приказание держаться в Италии, занимал линию Минчио. С 48 000 человек он заставлял 75 000-е австрийское войско фельдмаршала Бельгарда держаться в оборонительном положении и принудил Мюрата с его неаполитанцами отступить.
На старой северной границе генерал Мэзон с 15 000 человек искусно и систематически тревожил тридцатитысячный германо-прусский корпус принца Саксен-Веймарского и генерала Борстелля, вступая лишь в мелкие схватки, непрерывно находясь в движении, то отступая, то внезапно переходя в наступление. В Мастрихте, в Берг-оп-Зооме, в Антверпене, который защищал Карно, в фортах Нового Дьеппа, защищаемых адмиралом Вергюэллем, французы отвечали орудийными запалами англичанам Грэгема, саксонцам Вальмедена и голландцам принца Оранского на предложения сдаться.
Обильно снабженные провиантом и защищаемые исправными гарнизонами укрепления по ту и по эту стороны Рейна, – Глогау, Кюстрин, Магдебург, Вюрцбург, Петерсберг, Гамбург, Везель, Майнц, Люксембург, Страсбург, Ней-Бризах, Фальсбург, Ландау, Гюнинген, Бельфорт, Мец, Саарлуи, Тионвиль, Лонгви – были обеспечены против блокады и штурмов.
От Одера до Оба, от Минчио до Пиренеев – всюду французы либо сдерживали, либо теснили перед собой вражеские армии.
Грабительство и насилия союзников; восстание крестьян. В Сен-Жерменском предместье был с точностью предусмотрен день вступления союзников в Париж: оно должно было произойти 11, самое позднее – 12 февраля. Но 12 февраля прибыла не неприятельская армия, а военный бюллетень из Шампобера. И вдруг в настроении общества произошел поворот: глубокое уныние сменилось безграничной уверенностью. Рента за три дня поднялась с 47–75 франков до 56–50. Начали трунить над теми, кто сделал домашние приготовления на случай осады или спрятал золото в погребах. На бульварах, в Палэ-Рояль, снова закипевшим шумной жизнью, в снова полных зрительных залах все наперебой толковали об одержанных победах и предсказывали новые.
Между тем как эти боевые успехи ободрили Париж, в захваченных неприятелем департаментах беззакония союзников, насилия казаков и пруссаков возбуждали страстную жажду мести. Обессилевшая Франция сначала встретила нашествие без возмущения; она была почти равнодушна к метафизической идее оскорбленного отечества. Чтобы пробудить в ней патриотизм, понадобился грубо-материальный факт иноземной оккупации со всеми сопутствующими ей невзгодами: реквизициями, грабежом, насилованием женщин, убийствами, пожарами. Занятые союзниками провинции были буквально разорены реквизициями. Труа, Эпернэ, Ножан, Шато-Тьерри, Санс и свыше двухсот других городов и сел были в конец разграблены. «Я думал, – сказал однажды генерал Иорк своим бригадирам, – что имею честь командовать отрядом прусской армии; теперь я вижу, что командую шайкой разбойников».
Когда вечером после победы, или на другой день после поражения, или просто после какого-нибудь маневра казаки или пруссаки проникали в какой-нибудь город, село или усадьбу, здесь воцарялся панический ужас. Они не только искали добычи: они хотели сеять скорбь, отчаяние, разорение. Они валились с ног от вина и водки, их карманы были полны драгоценных вещей (на трупе одного казака нашли пять часов), их сумки и кобуры были битком набиты всяким добром, следовавшие за их отрядом повозки были нагружены мебелью, бронзой, книгами, картинами. Но и этого им было мало: не имея возможности все увезти, они уничтожали все остальное – разбивали двери, окна, зеркала, рубили мебель, рвали обои, поджигали закрома и скирды, сжигали сохи и разбрасывали их железные части, вырывали плодовые деревья и виноградные кусты, складывали для иллюминации костры из мебели, ломали инструменты у мастеровых, бросали в реку аптекарскую посуду, выбивали дно у бочек с вином или водкой и затопляли подвалы.
В Суассоне было сожжено дотла 50 домов, в Мулене – 60, в Мениль-Селльере – 107, в Ножане – 160, в Бюзанси – 75, в Шато-Тьерри, Вельи и Шавиньоне – по 100 с лишним, в Атьи, Мебрекуре, Корбени и Класи – все. Исправно следуя урокам Ростопчина, казаки всюду прежде всего разбивали пожарные снаряды. Пламя пожаров освещало сцены бесчеловечной жестокости. Мужчин закалывали саблями или штыками; обнаженные и привязанные к ножкам кровати, они вынуждены были смотреть, как насиловали их жен и дочерей; других пытали, секли или жарили на огне, пока те не укажут, где спрятаны деньги. Кюре в Монландоне и Роланпоне (Верхняя Марна) остались мертвыми на месте. В Бюси-ле-Лонг казаки обуглили ноги слуги по имени Леклерк, оставшегося сторожить господский дом; так как он все же упорно молчал, то они набили ему рот сеном и зажгли. В Ножане дюжина пруссаков почти разорвала на части торговца сукном Обера, таща его за все четыре конечности, и только благодетельная пуля прекратила его страдания. В Провене бросили ребенка на горящие головни, чтобы развязать язык его матери. Алчность и разврат не щадили ни малых, ни старых. У восьмидесятилетней женщины на пальце было кольцо с бриллиантом; кольцо было тесно; удар саблей – и палец отлетел. Насиловали семидесятилетних старух, двенадцатилетних девочек. В одном только округе Вандевр было подсчитано 550 человек обоего пола, умерших от истязаний и побоев. Одна замужняя крестьянка Олливье, после того как казаки надругались над ней, подобно Лукреции не снесла позора и утопилась в Барсе.
Озлобляя население, эти зверства казаков и пруссаков примиряли с Наполеоном людей, враждебных ему, и заставляли мирных жителей браться за оружие. В Лотарингии, Франш-Контэ, Бургундии, Шампани, Пикардии крестьяне вооружались вилами и старыми охотничьими ружьями, утаенными от правительственных и вражеских реквизиций, подбирали на полях сражений ружья убитых и нападали на небольшие или только что разбитые неприятельские отряды. В Монтеро, в Труа, под конец сражения, жители осыпали австрийцев градом черепиц и мебели и стреляли в них сквозь ставни и отдушины погребов. В Шато-Тьерри мастеровые провели под прусскими ядрами барки с гвардейцами. Побережные жители Нижней Марны за четыре дня переловили 250 русских и пруссаков. На дороге из Шомона в Лангр ватага крестьян освободила 400 солдат из корпуса Удино, взятых в плен у Бар-сюр-Об. Между Монмеди и Сезанном, на протяжении в сорок с лишним миль по прямой линии, все села совершенно опустели, а жители их в соседних лесах из-за засады тревожили неприятеля. В Бургундии, Дофинэ, в охваченных поголовным восстанием Арденнах, в Аргонне, где проходы охранялись двумя тысячами партизанов, в Нивернэ, Бри, Шампани крестьяне правильными дружинами, или просто сзываемые набатом, дрались рядом с регулярными войсками. Рощи, опушки лесов, берега рек и прудов, проезжие дороги кишели партизанами. Банды в 10, 20, 50, 300 человек, вооруженных охотничьими ружьями, вилами и топорами, сидели в засадах, готовые напасть на проходящий неприятельский отряд или рассыпаться и исчезнуть при появлении целой неприятельской колонны. Военнопленные офицеры союзных армий признавались, что восстание крестьян держит в трепете их солдат.
Шатильонский конгресс. Сомнительно, чтобы союзники желали мира во время конгресса в Праге; еще более сомнительно, чтобы они готовы были согласиться на мир во Франкфурте, – и несомненно, что они решительно не желали его в ту минуту, когда отсылали своих уполномоченных в Шатильон. Со времени вступления союзных войск во Францию низложение Наполеона было молча решено. Англия желала Бурбонов. Регентство Марии-Луизы могло льстить императору Франции как отцу; но как государь он под влиянием Меттерниха и Шварценберга был против этой комбинации. Прусский король был готов содействовать реставрации, но лишь в том случае, если его армия, до исступления охваченная жаждой мести, предварительно зальет Францию огнем и кровью. Русский царь, в принципе не совершенно враждебный Бурбонам, считал их возвращение пока невозможным, думая, что Франция их отвергнет. Определенного плана у него не было; его тонкий и мечтательный ум колебался между разными проектами: возвести на императорский престол Бернадотта, предоставить регентство Марии-Луизе, созвать большое собрание депутатов, которые сами решили бы участь Франции. Его не пугала даже возможность провозглашения республики. Впрочем, им неотступно владела одна мысль: Наполеон вступил в Москву, а он хотел вступить в Париж.
