что я не смогла признаться в этом даже своему терапевту.
Мне жутко не хватает телефона в руке, не чтобы кому-то позвонить, или что-то посмотреть, или еще для чего-то такого, просто было бы спокойнее ощущать его в руке, но он стоит на зарядке.
– Я понимаю, ты помнишь все, что у нас было, – продолжаю я спокойным голосом. – Что я оставила… след в тебе. Что ты сохранил меня где-то как маленькое сокровище. Но я изменилась. Все изменилось. И ты для меня – законченная глава. Ты напоминаешь мне все, чем я быть не желаю. Все, что я хочу просто забыть.
Он, похоже, хочет сказать что-то, но молчит, уставившись на простыни. Я фокусирую все внимание на дыхании и продолжаю:
– Забирай свои вещи и съезжай. Вам нельзя больше здесь спать.
Дидрик быстро кивает:
– Я понимаю. Только вот Вилли, он так и не отзвонился, я подумывал снять номер в отеле, но мой счет, кажется, больше не…
– Ты не понимаешь.
– Нет-нет, отлично понимаю, не было бы со мной Бекки, я бы мог… но если ты только разрешишь нам еще ночку, пока…
– Нет, Дидрик. Ты не понимаешь. Я серьезно: вам нельзя здесь больше спать.
Я показываю на ножку Бекки, и – обалдеть можно – в тот же миг два крохотных мерзких насекомых выползают из-под пижамки и начинают пробираться по простыне к изголовью кровати. Они любят жить у изголовья, я это знаю.
– В этой комнате полно клопов. Они живут в кровати, под напольным покрытием, может, и за стенами, никто точно не знает. Выползают каждую ночь и питаются тобой и Беккой, вот откуда у нее эти покраснения.
Дидрик потрясенно смотрит на Бекку, на простыни, потом на меня.
– Они резистентны к любым ядам, – спокойно продолжаю я. – Помогает только порошок из измельченных диатомовых водорослей, его сыплют вдоль стен и по каркасу кровати, он иссушает скелеты клопов за несколько недель, после чего они умирают, но весь процесс занимает какое-то время, и, пока он продолжается, кто-то должен спать на кровати в этой комнате и привлекать клопов, чтобы они подверглись воздействию порошка. Вот почему я могу жить здесь бесплатно. В качестве наживки, типа того.
Он осторожно чешет ногу, я-то знаю, каково ему сейчас – как узнаешь, зуд начинается буквально везде.
– Вы собирались провести здесь одну ночь, – торопливо поясняю я, – и я даже не подумала толком. А потом не знала, что сказать. Но теперь все зашло слишком далеко. Вам надо переехать.
– Так раз мы живем тут, то помогаем тебе платить арендную плату?
Сама не знаю, чего я ждала, явно приступа ярости или, может, разглагольствований на тему клопов как еще одного последствия глобального потепления, но он только зевает.
– Ну и отлично, тогда можем задержаться на несколько недель. Мы с этим разберемся, клопы – это же проблема богатых. Больше ничего не хочешь сказать?
Я не отвечаю, и он подползает вплотную к Бекке, натягивает простыню на них обоих. Девушки, которые говорят, что папы с малышами очень мило выглядят, наверняка никогда не лицезрели сочетание утреннего стояка и розовой пижамки, простите, но это охренеть до чего крипово.
* * *
Я стою с компьютером под мышкой и, онемев, рассматриваю картину опустошения. По всей улице творится то же самое. Окна разбиты, и кто-то – возможно, их было несколько – разгромил все внутри; моей любимой кафешке повезло, во многих других местах переломали столы и стулья, какую-то мебель использовали в качестве оружия или для возведения некоего подобия баррикад, а что-то просто свалили в кучу и подожгли. В моей кафешке они довольствовались тем, что сорвали то, что стояло за барной стойкой, и побили почти все стекла. Кажется, это произошло, когда кафе было открыто, потому что подносы с сэндвичами, булочками и маффинами выставлены на уцелевших полках, а на одном столике красуются тарелка и недопитый стакан латте.
Я открываю покосившуюся сломанную дверь и проникаю в царящий внутри кавардак. В душном послеполуденном зное в нос бьет смрад разорения и помоев. Дидрик любил повторять, что человек прекрасно может обойтись без кондиционеров воздуха, мы привыкли, что кондиционеры во всех забегаловках должны беспрерывно работать на полную мощность, но это же гигантская трата энергии, и, если только вырубить их, тело неожиданно быстро привыкнет к жаре; может, это и так, но я бы никогда в жизни не привыкла к запаху; каким же затхлым и несвежим становится воздух, стоит только впустить жару, вся эта киснущая, плесневеющая органика, будто печать варварства, тень, нависшая над всем окружающим, это как сидеть в нужнике, зная, что в миллиметре от твоей задницы плещется бездна мерзостного содержимого кишечников.
Какое-то движение отражается в блестящем хромированном обломке раскуроченной кофемашины, стоявшей за баром. Глухой шепот:
– Эй?
Никакого ответа. Несколько дней назад я бы ни за что на такое не решилась, но теперь мне, похоже, на все плевать, я пробираюсь вперед, перепрыгиваю через серую зловонную лужу пролитого молока, аккуратно прохожу по скрипящим осколкам стекла и посуды, огибаю барную стойку – там сидит нищенка со своими отпрысками, они съежились рядом с ней, как котята, а она испуганно таращится на меня, не двигаясь с места.
– Hello[83].
– Hello, – отвечает она и обводит кафе рукой. – Broken[84].
Мальчонка глядит на меня из-под черного грязного чуба, в ладошках у него крошки печенья, крупинки жемчужного сахара застряли в пушке над верхней губой, я никак на него не реагирую, и он пробует крошки, облизывает ладошку и робко улыбается. Его сестренка играет с кофейными зернами, зачерпывает их горстями, подкидывает в воздух, со смехом смотрит, как они сыплются на пол. Я снова смотрю на маму, на то, как она держит на руках спящего младенца, тележку со своим скарбом она тоже сюда затащила и поставила в угол под кассовым аппаратом, кто-то, похоже, всерьез над ним потрудился, хотя здесь вообще не принимают наличные.
– Here, – говорит нищенка и протягивает поднос с булочками, покрытыми ломтиками сыра и ветчины. – Here. You eat[85].
– No, – отвечаю я. – You go[86].
Она говорит что-то на своем языке.
Я машу в сторону улицы и повторяю:
– You go.
Женщина вызывающе смотрит на меня и распрямляет спину. Она отставляет булочки и крепко прижимает к себе ребенка.
– Police? – уточняет она с насмешкой. – No. No police[87].
– Police come soon[88].
Она улыбается сладкой улыбкой:
– Stupid girl. No police come[89].
Я поворачиваюсь и направляюсь к дверям, но запинаюсь обо что-то.
