конторы. В папках лежат листы бумаги, вырезанные по размеру папки и с проделанными от руки дырками, и на них тоже налеплены этикетки со словом
«АНДЕРС!» и указанием года, а дальше бабушка делала вырезки из газет и наклеивала на листы все, что имело отношение к теме
«АНДЕРС!».
Два грязных узких окошка под потолком, на высоте поверхности земли, на них отбрасывали тень кусты шиповника и деревянная лестница; пробивавшиеся сквозь нее лучи солнца образовывали четырехугольник, зернистую пленку света на полу, на котором сидел я, поглаживая пальцами черно-белую фигурку высокого парнишки с темными кудрями и щербатой улыбкой, державшего в руке ракетку, бок о бок с мальчишками, выглядевшими по меньшей мере на метр короче его, щербинка между зубов пропала, но улыбка оставалась неизменной из года в год, всегда играла на его лице, кочуя по снимкам, где он сначала с дипломом в рамочке, потом с букетами, кубками, призами и огромными чеками с призовой суммой, причем фотографии становились все крупнее, а газетные статьи все длиннее; сначала они были в местных газетах с рекламой карлскрунских пиццерий, магазинов электротоваров и джинсовых распродаж, дальше в утренних газетах, выходивших по всей стране, с рекламой чартерных рейсов, порнокинотеатров и партии социал-демократов, а потом на первых страницах и первых полосах с длинными интервью и цветными портретами кумира вместо прежних черно-белых; красивая папина улыбка присутствовала на всех снимках, а в подвале воздух стоял недвижимо, и я сидел, сгорбившись на старом диване, и пытался почувствовать что-нибудь, хоть что-то, к папе, посеревшему с годами и начавшему пузыриться от клея.
Папки лежали в коробке на самом верху, под ними в основном был всякий хлам из газетных вырезок, у бабушки, видимо, со временем не осталось сил их вклеивать, по большей части это тоже были полоски со статьями о матчах и спортивными обзорами, но среди них оказывалось все больше вырезок из журналов со сплетнями о семейной жизни с Моникой и детьми, нечеткие снимки из аэропортов и гостиничных баров, с песчаных пляжей; они были сделаны издалека, папа на них красивый как кинозвезда со своими длинными черными локонами, Якоб и Каролина, бледненькие и смущенные, на заднем фоне. И если через всю эту осадочную породу я пробивался к самому дну коробки, то находил там серый конверт почти того же оттенка, что и сама коробка; его можно было даже не заметить. Я вытаскивал его, открывал, и там лежал газетный разворот, немного прорвавшийся в том месте, где когда-то металлические скрепки соединяли его с остальными страницами газеты. Датирован летом 1986 года, когда папа выиграл Открытый чемпионат Австралии и сумел далеко продвинуться во Французском чемпионате и Уимблдоне и стал фаворитом Открытого чемпионата США; я понятия не имел, что это были за соревнования, только видел, что они часто упоминались при перечислении всего великого и прекрасного, чего папа добился или собирался добиться.
Но я понимал главный смысл статьи. Там было написано: ХЕЛЛА В КОРОЛИ – ЕСЛИ ШВЕДАМ ДАДУТ ВЫБИРАТЬ. Газета попросила читателей предложить кандидата в короли Швеции, на фотографии были разные дядьки, которые занимались политикой, писали в газетах, играли музыку или мелькали в телевизоре, а над всеми ними папа с задранным над головой теннисным кубком. К его голове пририсовали золотую корону, а текст под фотографией гласил: «Теннисный король? (Фотомонтаж)».
Папу избрали королем, и хотя из статьи было понятно, что голосование было шуточным, что люди просто вырезали купон из газеты, писали имя над проведенной чертой и отсылали бумажку в надежде получить три разыгрывавшихся надувных матраса, что нового короля вообще нельзя избрать, потому что у нас уже есть сердитый дядька в костюме с чудаковатым именем Карл XVI Густав, папа все равно занял первое место в единственном соревновании, которое имело значение.
Когда-то моего папу чествовала вся страна. Люди, которые не были с ним знакомы, может, даже никогда его не встречали и нигде не видели, кроме как на экранах телевизоров. Незнакомцы. Он был самым уважаемым, заметным и любимым человеком в Швеции.
Когда я стал чуть старше, мне исполнилось лет семь-восемь, снимался документальный фильм, это уже после нашего переезда в Уппсалу; мама была не против моего интервью, если только ей дадут присутствовать за камерой, скрытой от глаз. Журналистка спросила, когда я впервые осознал, насколько мой папа велик, и я рассказал про коробку в подвале, мне и прежде много раз приходилось рассказывать эту историю, для взрослых это была такая сладенькая сказочка, они любят слушать подобные истории из детских уст. Я рассказал об этом, так как ничего не понимал в матчах, турнирах, именах, цифрах, зато нашел вырезку, из которой в итоге все и узнал, тот разворот, где папу избрали королем.
– Ты, наверное, очень гордился им тогда, – сказала мне милая женщина в чересчур обтягивающих белых джинсах, я не понял, о чем она, и, наверное, что-то промычал в ответ, а она попросила меня повторить ее слова – «Я очень гордился им тогда», – и я послушался, в основном потому, что сильно удивился.
Просто мне и в голову никогда не приходило, что я должен гордиться им. У меня никогда даже мысли не возникало, что чувства, которые я должен к нему испытывать, – это гордость или радость, как будто папа – предмет для хвастовства, как будто любовь, которую питал к нему шведский народ, могла передаться и мне тоже.
Щекочущее, греющее ощущение, которое зародилось в груди, пока я сидел тогда на коричневом диване, а свет сочился в подвальные окошки, становилось все слабее, и, продираясь по слогам сквозь эту глупую статью, я вдруг испытал зависть. Хоть я и был маленьким, но знал, что раз папа король, то я должен быть принцем, так все устроено в сказках, короли и королевы, принцы и принцессы, а я ведь просто маленький мальчик в штанишках с пятнами мочи, мальчик, который не чистил зубы с начала летних каникул и проводил дни среди подвального старья в типовом домике на окраине Карлскруны. Я чувствовал себя обманутым, обокраденным. Я был никем, несмотря на то что он был всем.
И в этом не было моей вины, решил я, сидя на полу в полутьме. Я появился слишком поздно, в этом вся штука. Моего папу избрали королем, но все веселье кончилось задолго до моего рождения.
Пятница, 29 августа
Вода серая с серебряным отливом. Старик сидит голышом рядом со мной, с него до сих пор капает, он ест холодные равиоли прямо из банки. Он голоден, ест неаккуратно, комок желеобразного томатного соуса стекает с ложки и падает ему на
