— Дерите ее в три х…, чтоб ей вылезать отсюда не хотелось! — ощерив блестящую золотом пасть, крикнул Смык. — Врет она, с-сука, что ей больно, ей еще хочется! ‒ его смех прозвучал каким-то мерзким харкающим кашлем, однако весело и даже заразительно.
Они по очереди изнасиловали Веру. Патлява навалился на нее первым, а затем, гладя на своих подельников, насиловавших Веру, он снова возбудился. Когда они, излившись в нее, стали курить, Патлява перевернул Веру на живот и совершил с ней половой акт в задний проход. У него долго ничего не получалось, он бил и терзал, распластанное под ним безжизненное тело. Так и не закончив начатое, он оставил ее. На время. Он подошел к двоим, курившим в стороне. Их лица были бесстрастны, только глаза сверкали звериным блеском, и друг на друга никто не смотрел.
Вера лежала обнаженная на земле, вокруг валялась разодранная в клочья ее одежда. Она уже не старалась забиться в угол, больше она себе не принадлежала, перестала быть сама собой. Обессиленная, она была полностью во власти своих мучителей. Теперь каждый мог делать с ней все, что хотел. Оскверненная, испачканная она не ощущала своего тела, словно отрешилась от этой грязной плоти.
— Так ты скажешь, где золото? — наклонившись над Верой, неотвратимо, как сама судьба, спросил Смык.
Вера лежала полуживая, не чувствуя ни холода, ни стыда. Потеряв надежду, женщина зачастую теряет и стыд, это труднообъяснимое врожденное чувство, вернее неподотчетная уверенность женщины в неприкосновенной святости своего тела. Теперь, бери ее, кто хочет. Вера смотрела перед собой широко открытыми глазами, в них стояли неподвижные, застывшие слезы. Ее обескровленное лицо окаменело маской безмерного отчаяния. Смык сигаретой прижег ей сосок.
— Ой, больно! — вскрикнула она, в судорожных усилиях освободиться из впившихся в нее рук. — Больно мне! Больно! — кричала она из последних сил, стараясь разорвать этот проклятый круг. Голос ее хрипел и срывался, будь у нее силы, она бы закричала громким, зовущим на помощь криком. Смык прижег ей второй сосок.
— Скажу! — простонала Вера.
— Говори, — не отводя сигарету от ее груди, потребовал Смык.
Вера беззвучно шевелила обмершими губами, пытаясь что-то сказать, но не могла.
— О, Боже! Умилосердись хоть ненадолго, — с безмерной тоской простонала она.
Этот стон растоптанной, сдавшейся женщины возбудил Смыка, доставляя ему сладострастное удовольствие. Он один не насиловал Веру, потому как уже давно, отбывая свой последний срок, лишился мужской силы. Мучение и издевательства над женщинами вызывали у него ощущение сексуального наслаждения.
— Вы хотите, чтобы я вам сказала то, чего не знаю… — запинаясь, тихо промолвила Вера, глядя на Смыка.
До чего уродливыми кажутся лица, если смотреть на них снизу. В его лице было что-то отталкивающе гнусное, от него исходил затхлый гнилостный запах, который бывает у долго не захороненных трупов. Его костлявое лицо было похоже на могильный череп, обтянутый бледной кожей. Она хотела заглянуть ему в глаза, но вместо глаз на его белеющем в полумраке лице зияли лишь черные провалы глазниц.
— Ты мне мозги не конопать, сука драная! — перебил ее Смык.
На его лицо упал свет фонаря и стали видны его глаза. Это были глаза мертвеца, лишь в глубине их, как грязь при луне маслилась холодная жуть без злобы и каких-либо эмоций. С содроганием Вера поняла, что в этом существе не осталось ничего человеческого.
— Это гониво будешь гнать своим оленям! Говори, где золото и я тебя отпущу, обещаю… — вкрадчиво сказал он, отвернув лицо в темноту.
— Я бы вам сказала, если бы знала, — проговорила она, прижимая руки к обнаженной груди. Ее голос, глаза, как живое страдание могли бы растрогать даже камень, но не Смыка.
К Алексею в это время вернулось сознание, и он ощутил свое тело — кровоточащий сгусток боли. Он с трудом приподнял голову и осмотрелся. Открывался только один глаз. Он пошевелил связанными руками и застонал. На правой руке вместо пальцев полыхал огненный цветок.
Теряя сознание, он освободил культю правой руки из пут намокшей кровью веревки. Лишенная пальцев, она выскользнула из нее, как когда-то у него из рук выскользнула, пойманная на спиннинг щука. И какой бы знатный улов он после не брал, он, сколько жил, о ней вспоминал. И снова его сознание расплылось и потерялось в темноте, а потом с новой волной боли, вернулось к нему. Превозмогая головокружение, боясь снова провалиться в беспамятство, Алексей пошевелил руками и почувствовал, что его левая, уцелевшая рука, свободна. Это был их шанс! Один единственный шанс.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Не говори ему ничего! — вдруг отчетливо произнес Алексей. Его голос в ненадолго установившейся тишине, прозвучал невыразимо пронзительно и дико.
— Так вы его нашли?! — схватил Веру за горло Смык.
— Да… — широко раскрыв обезумевшие от страха глаза, прошептала Вера так тихо, что ее ответ слился с ее дыханием. ‒ О, Господи, помоги мне, ‒ беззвучно молила она.
— Где оно?! — зарычал Смык.
— Не говори! — крикнул Алексей каким-то не своим, а тонким и резким голосом.
Сергей не понимал, чего добивается Алексей. Он был убежден, что эти страдания не стоят их находки. Единственное, что его удерживало от признания этим тварям, это то, что они все равно не оставят никого из них в живых. Сама ограниченность пределами пещеры совершаемых ими зверств, усугубляла безысходность происходящего. Они все по своей собственной воле были под землей, надежно и глубоко похоронены. Вот чем все закончилось, — смертью под пытками. Все и так кончается смертью, каждый изначально приговорен к смерти с отсрочкой на тот или иной срок, но зачем эти мучения?
С безучастным фатализмом он сознавал, что скоро подойдет его черед. Отсчет его смертного часа уже шел. Приближалась развязка, жуткая и неотвратимая. Но он старался об этом не думать. Связанные руки затекли так, что он их не чувствовал. Им овладело тупое безразличие, в потухших глазах застыло чувство умершей надежды и полной безысходности. Лишь на краю сознания остался какой-то отстраненный интерес к тому, что происходит, будто все, что здесь творится, не имело к нему отношения.
— Говори, сука, где золото?! — рычал Смык и бил, и бил наотмашь Веру по лицу. Сергей видел, что его рука алая от крови. Вина за случившееся жгла в груди огнем.
— У него… — кровавым месивом губ прошептала Вера, указав глазами на Алексея. Ей показалось, что он сам того хотел. А может, она искала оправдания себе?
Хромая, Смык заковылял к Алексею. Ни слова не говоря, он навис над ним и несколько мгновений вглядывался в его лицо. Рукоять пистолета в наплечной кобуре высунулась у него из подмышки. Он схватил Алексея за камуфляжную куртку на груди, приподнял над землей, замахнулся, но ударить не успел. Алексей левой, уцелевшей рукой выхватил у него из кобуры пистолет и трижды выстрелил в живот. С непостижимой быстротой, которой сам от себя не ожидал, Алексей перевалился на бок, сдвинул флажок переключателя в режим автоматического огня и длинной очередью скосил двоих, стоящих поодаль.
И уже казалось, они спасены! Но тут из темноты появился Патлява. Он в это время мочился у стены. Патлява сбоку подскочил к лежащему на земле Алексею и в упор выстрелил ему в грудь из двух стволов обреза. Отдачей после дублета обрез вырвало у него из рук, и он кинулся его искать, лихорадочно шаря руками перед собой, не спуская глаз с отброшенного на спину Алексея.
Лязгая зубами и ошалело оглядываясь по сторонам, Патлява видел вокруг только мертвых, которые только что были живыми. Он поднял обрез, переломил его и выдернул из казенника две стреляные гильзы. Дрожащими пальцами он совал в гнезда стволов, выпадавшие из рук патроны. Ничего не соображая, он их терял, вынимая из карманов или отбрасывал, как негодные, потому что они не залезали в казенник.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Дергаясь и приседая, Патлява стоял спиной к Вере, а она лежала на земле холодная, как сырая земля, на которой лежало ее голое тело, страшное в своей наготе. Скованная ужасом, широко раскрытыми глазами она глядела на то, что происходит, без мысли и чувств, ни мертвая, ни живая, с померкшим разумом, не выдержавшим пережитых потрясений.
