Еду к Хантам. Поскольку Эмма с Джейкобом находятся фактически под домашним арестом, я не могу требовать, чтобы они приехали ко мне в контору. Тор сидит у меня на коленях, засунув голову под руль.
Я поворачиваю на подъездную аллею и выключаю зажигание, но остаюсь сидеть в машине.
— Если она взбеленится, — говорю я псу, — надеюсь, ты меня защитишь.
Я засовываю Тора за пазуху, потому что на улице холодно, около нуля, и направляюсь к входной двери. Я даже не успеваю постучать, как Эмма открывает дверь.
— Привет! — говорит она. — Рада встрече. — Она даже пытается улыбнуться: улыбка придает ей кротость. — Должна сказать, когда безвылазно сидишь в четырех стенах, даже приход электрика кажется знаменательным событием.
— А я-то думал, что вы мне начали симпатизировать. — Тор просовывает голову между пуговиц моего пальто. — Ничего, что я принес собаку? В машине слишком холодно.
Она осторожно разглядывает пса.
— А он не написает мне на ковер?
— Только в том случае, если вы будете и дальше разглядывать его так укоризненно.
Я опускаю Тора на пол прихожей и смотрю, как он стремглав уносится прочь.
— Не люблю собак, — бормочет Эмма.
— В таком случае вам повезло, что вы не родились спаниелем. — Снимаю пальто и перебрасываю его через руку. — Я получил результаты экспертизы.
— И? — В мгновение ока Эмма сосредотачивается, напрягается.
— Джейкоб признан способным предстать перед судом.
Она качает головой, как будто не расслышала.
— Вы же видели, что произошло во время предъявления обвинения!
— Да, но существует юридическое определение дееспособности, а по мнению государственного психиатра…
— Плевать мне на государственного психиатра! Разумеется, всегда можно найти того, кто во всем поддержит прокуратуру. Неужели вы даже не попытаетесь оспорить заключение?
— Вы не понимаете, — говорю я ей. — В Вермонте, будь вы хоть Чарли Мэнсоном, вас все равно бы признали дееспособным. — Я сажусь на скамейку в прихожей. — Вы когда-нибудь слышали о Джоне Бине?
— Нет.
— В тысяча девятьсот девяносто третьем году он связал мать и соорудил для нее погребальный костер из обломков мебели, которую сам же разнес на куски. Он плеснул ей в глаза отбеливающей жидкостью, но матери удалось убежать. Впервые представ перед судом, Бин заявил, что является воплощением Иисуса Христа. Судья ответил, что его показания — вымысел, и указывают на то, что подсудимый не отдает себе отчета в происходящем. Когда ему предъявили обвинение в похищении, он отказался от адвоката. Он хотел признать себя виновным, но суд не принял его заявления, поэтому ему назначили государственного защитника — женщину. Бин заявил врачу, вынесшему заключение: он верит в то, что является отцом детей государственного защитника, а она, в свою очередь, — автор комиксов и нечто среднее между Жанет Рено и Джанет Джексон. За все восемь лет, пока длился суд, он никогда не обсуждал свое дело с адвокатом, а та поставила вопрос о признании подсудимого недееспособным.
— Я не понимаю, каким образом это…
— Я еще не закончил, — отвечаю я. — Психиатр со стороны защиты сказал, что, по словам Бина, у него внутри встроен чип, который дает возможность его программировать. Государственный психиатр признал его психически неполноценным. Во время судебного заседания Бин вырвал из стены батарею, швырнул в зале суда телевизор, выхватил у одного из приставов пистолет. Он заявил адвокату, что видит, как у присутствующих из голов выползают змеи, а свидетелями управляют ангелы. Его осудили, но перед вынесением приговора он заявил суду, что в парке Риверсайд возвели мемориальную стелу от имени фонда памяти Фредди Меркьюри в честь того, что Фредди Меркьюри убил католического священника. После этого Фредди сказал Тони Куртису, что приходится Бину отцом и пользуется великой силой Саймона из «Повелителя мух» — той же силой, что привела к власти нацистов, — чтобы привести его в дом и накормить человеческим мясом. Да, и еще кот общался с ним телепатически.
Эмма недоуменно смотрит на меня.
— К Джейкобу это не имеет никакого отношения.
— Имеет, — уверяю я, — потому что в штате Вермонт, несмотря на все, о чем я вам рассказал, Джона Бина признали дееспособным, и он предстал перед судом. Таков юридический прецедент.
Эмма опускается на скамью рядом со мной.
— Боже! — шепчет она. — Что же нам делать?
— Я… считаю, нужно добиться, чтобы Джейкоба признали невменяемым.
Она вскидывает голову.
— Что? О чем вы говорите? Джейкоб не сумасшедший…
— Вы только что уверяли меня, что он не может предстать перед судом, а теперь утверждаете, что он слишком дееспособен, чтобы использовать в качестве защиты невменяемость. Либо одно, либо другое! — возражаю я. — Можем ознакомиться с уликами… Но, судя по вашему рассказу, улики против Джейкоба очень весомые, включая его признательные показания. Я действительно полагаю, что это лучший способ уберечь его от суда.
Эмма меряет коридор шагами. Луч света падает ей на волосы и щеку, и внезапно я вспоминаю курс по истории живописи, который прослушал в колледже: на «Пьете» Микеланджело, «Мадонне с младенцем» Рафаэля и «Мадонне в гроте» Леонардо да Винчи Мария не улыбается. Неужели потому, что знает, что находится на острие копья?
— Если получится с невменяемостью, он вернется домой? — спрашивает Эмма.
— В зависимости от обстоятельств. Судья имеет право направить его на принудительное стационарное лечение, пока не удостоверится, что Джейкоб не представляет опасности для окружающих.
— Что вы подразумеваете под принудительным стационаром? Вы говорите о психбольнице?
— Такое вполне может быть, — признаюсь я.
— Значит, у моего сына два пути — либо в тюрьму, либо в психушку? Третьего не дано?
— Третий — это что?
— Его отпускают, — отвечает Эмма. — Признают невиновным.
Я открываю рот, чтобы сказать ей: это дело маловероятное, легче научить Тора вязать на спицах, — но вместо этого просто делаю глубокий вдох.
— Почему бы нам не спросить самого Джейкоба?
— Ни в коем случае! — отвечает Эмма.
— К сожалению, решать не вам.
Я встаю и иду в кухню. Джейкоб перебирает в миске чернику и дает ягодки помельче Тору.
— Вы знали, что он любит ягоды? — спрашивает Джейкоб.
— Он ест все, что не прибито гвоздями, — отвечаю я. — Приятель, нужно поговорить о твоем деле.
— Приятель?
Эмма заходит в комнату и, скрестив руки на груди, становится за моей спиной.
Я не обращаю на нее внимания и подхожу к Джейкобу.
— Тебя признали дееспособным. Ты прошел тест.
— Правда? — радуется он. — Я на самом деле хорошо отвечал?
Эмма делает шаг вперед.
— Просто отлично, дорогой.
— Нужно продумать линию защиты, — говорю я.
Джейкоб отставляет миску с черникой.
— У меня есть несколько превосходных идей. В «Блюстителях порядка» показывали серию, когда…
— Это не телевизионный сериал, Джейкоб, — возражаю я. — Это на самом деле очень важно. Это твоя жизнь.
Он садится за стол и берет Тора на колени.
— Вы знаете, что человеку, который изобрел «липучку», идею подсказала его собака, когда он прогуливался с ней в Альпах? Когда в шерсти запутались колючки, он подумал о том, как нечто с крючками может цепляться за что-то с петлями.
Я сажусь напротив.
— Тебе известно такое понятие, как «положительное основание для защиты»?
Он кивает и выдает в ответ юридическое определение: «Причина, по которой подсудимого признают невиновным, — например, самооборона, защита третьего лица, а равно пребывание обвиняемого в состоянии невменяемости. Обвиняемый обязан в установленный срок, до начала судебного процесса, подать ходатайство, обычно в письменной форме».
— Я думаю, Джейкоб, что самые высокие шансы выиграть этот процесс — представить положительные основания для защиты.
Его лицо так и сияет.
— Правильно! Разумеется! Защита третьего лица…
— Кого ты защищал? — перебиваю я.
