Ему было все равно, о чем говорить. Он был готов даже слушать эти бардовские россказни, которые в исполнении Эйлин иногда забавляли его. Что угодно, только не думать. Слушать вполуха, кивать, отвечать. Пусть это и тщетная попытка вырваться из сжимающегося кольца мыслей, терзающих его все последние ночи. Нет, он никогда не жаловался на судьбу и достойно принимал ее вызовы. Научился доверять себе и понимать других. Обрел веру. Привык не соизмерять возможные выгоды, а иногда и собственные силы с той ответственностью, которую на себя брал. Но чудом удерживался на плаву. Наивно, глупо, непрактично? Да, наверное. Сколько еще так может продолжаться? Может, завтра все и закончится. И все было бы, как обычно, просто и ясно. Но где, когда, какая проклятая звезда предопределила, что именно на этих точеных плечиках окажется такая ответственность, о которой он сам и помыслить не мог? И что именно эта рыжая болтливая девчонка станет его якорем в этой жизни.
Эйлин перестала хмуриться и снова увлеченно заговорила:
— Оказывается, на судьбу каждого человека влияет то, как были расположены звезды, когда он родился. И его созвездие.
Касавир вздохнул, машинально приглаживая волосы на макушке.
— Тогда, должно быть, мое созвездие очень сложное и запутанное.
— Ты родился в месяц Огня, — ответила она. — Твое созвездие — Лев. Ты рожден для великих дел.
Касавир усмехнулся и сказал, зевнув:
— Это для меня не новость. Мы, похоже, все родились подо Львом.
— А еще ты умеешь вести за собой. Ты стремишься к идеалу и идешь к своей мечте, — торжественно изрекла Эйлин, надеясь, видимо, сразить его наповал таким сильным аргументом.
Касавир хмыкнул.
— Что, звезды прямо так и сказали? — Он пожал плечами. — Я 16 лет только и делал, что куда-то шел. И судя по тому, в какие дебри и тупики я попадал, мечтами там и не пахло.
Он задумался. Были ли вообще в его жизни желания, которые можно было бы отнести к категории «мечты»? Стать моряком? Построить яхту и уплыть куда подальше? Он усмехнулся. Принести хоть кому-то какую-то пользу своей жизнью или хотя бы смертью? Да, было и такое в двадцать лет. Были моменты, когда они ни о чем не думал так страстно, как о возможности съесть кусок мяса, упасть на сносную кровать в безопасном месте и проспать двое суток. Тоже на мечту не тянет. А сейчас? Какие там мечты, когда неизвестно, доживешь ли до завтрашнего вечера?
— А сейчас? — спросила Эйлин в унисон с его мыслями.
— Сейчас…
Касавир прижал ее к себе одной рукой, другой мягко взъерошил ей волосы и поцеловал в макушку, как ребенка.
— Странный у нас с тобой разговор получается.
— Почему? — поинтересовалась она.
— А ты будто не понимаешь. Рассказываешь какие-то байки Гробнара, которые он, скорее всего, сам и придумал, а я развешиваю уши. — Он покачал головой. — А ведь неизвестно, что случится завтра. Может быть, кто-то из нас станет частью истории, а может, — он отвернулся и, вздохнув, посмотрел на небо, — может, и сама история закончится вместе с нами.
Звезды, как всегда, холодно мерцавшие, словно мелкие бриллианты, рассыпанные по черному бархату, подтверждали свою полную непричастность к судьбам тех, кто смотрел на них снизу.
— А может, это застывшие слезы? — Тихо произнесла Эйлин после долгого молчания. — Слезы божеств, которые оплакивали и продолжают оплакивать наш грешный, несовершенный, но прекрасный мир.
Подумав немного, она сказала скорее утвердительно, чем вопросительно:
— Ты ведь не боишься завтрашнего дня.
Касавир оторвался от звезд и посмотрел ей в глаза.
— Нет, не боюсь, — сказал он. — Смерть не раз проверяла меня на прочность. Я должен сделать то, что должен, и меня не волнует цена, которую мне придется заплатить. Но…
Его голос вдруг стал ломким и надтреснутым, как звук цитоли, извлекаемый срывающимися пальцами смертельно уставшего музыканта.
— Все стало не так с тех пор, как в моей жизни появилась ты. Иногда у меня возникает чувство, что всякую минуту, когда я рядом с тобой, я подвергаю тебя опасности.
Она потерлась щекой об его плечо и вздохнула.
— Знаешь, вообще-то серебряный осколок угодил в меня. Так что, еще не известно, кто кого подвергает. Я — единственное существо из всех нас, у кого действительно нет выбора. И не было. Это моя ноша, — она повернулась и посмотрела на него, — понимаешь?
— Да, — согласился Касавир, — и я ничего не могу сделать, чтобы избавить тебя от нее.
— Касавир, а разве до сих пор мы не занимались тем, что играли в прятки со смертью, приближаясь каждый день к своей цели? — Она пожала плечами. — Если смерть захочет поиграть с нами завтра, многим ли она будет отличаться от той, что была сегодня или месяц назад? Только цель стала ближе, а значит, шансы нарваться на неприятность чуть-чуть возросли.
Эйлин робко улыбнулась, словно убеждая в чем-то то ли его, то ли саму себя.
— Считаешь, это самоуспокоение и дурацкий оптимизм?
Касавир молчал. Она дотронулась рукой до его слегка колючей щеки и стала поглаживать и ощупывать ее кончиками пальцем, словно стараясь запомнить это ощущение. Улыбнувшись, он прижал рукой ее ладонь и потерся об нее подбородком. Она со смехом отдернула руку. Он посмотрел на нее извиняющимся взглядом и, с преувеличенной осторожностью взяв пострадавшую руку, стал покрывать ладонь поцелуями. Эйлин рассмеялась и взъерошила ему волосы.
— Ты в своем репертуаре. Придумай уже что-нибудь пооригинальнее.
Касавир посадил ее к себе на колено и обнял. Ей захотелось свернуться клубочком в его руках и закрыть глаза, как маленькому котенку, которого засунули за пазуху.
— А я вообще неоригинальный. Даже не знаю, как девушке вроде тебя не скучно с таким неоригинальным типом. Я, кажется, уже говорил, что люблю тебя?
— Два раза, — ответила Эйлин, улыбнувшись и обняв его за шею.
— Вот видишь, я еще и кавалер никудышный, — констатировал он, — но одно могу сказать наверняка, — он перестал улыбаться и взглянул ей в глаза, — мое сердце принадлежит тебе, Эйлин. И будет принадлежать всегда, что бы ни случилось. Когда-то я желал себе смерти и искал ее, потом стал презирать ее и играть с ней.
После паузы он тихо добавил:
— Но, видит бог… никогда еще мне так не хотелось жить, как сейчас, когда ты со мной. И никогда еще смерть не казалась мне такой… осмысленной. Потому что есть ты. И я готов умереть… за тебя.
Эйлин подняла голову и посмотрела на Касавира, медленно качая головой.
— Нет… нет. Смерть всегда бессмысленна. Это несправедливо. Это ведь я втянула тебя в неприятности. Нет, я не могу тебе этого позволить.
Она помолчала немного и вдруг, как будто поняв что-то, обхватила его голову и прижала к своей груди, словно боясь его отпустить.
— Не могу, — прошептала она, — я хочу, чтобы ты жил. Чтобы вернулся в родной дом. Мечтал. Строил планы. Любил. Со мной, без меня — неважно. Ты достоин этого, слышишь?
Она взяла его лицо в руки и заглянула в глаза. Родные. Видевшие жизнь и смерть, радость побед и горечь поражений, славу и бесчестье, привыкшие к одиночеству и лишь недавно узнавшие любовь. Узнавшие, что нужны кому-то вот такими — запавшими, покрасневшими от бессонницы и напряжения усталыми глазами седеющего мужчины. Эйлин вглядывалась в лицо Касавира сквозь пелену слез, не замечая, как судорожно сжимает его в ладонях.
— Даже если меня саму затянет в эту чертову тьму, я тебя вытолкну, слышишь? — Яростно прошептала она и сорвалась на крик: — У меня хватит сил, так и знай, и не смей сопротивляться!
Касавиру показалось, что даже тихо переговаривавшиеся стражники умолкли, услышав разнесшийся над крепостью хриплый от слез голос. В наступившей звенящей тишине ее слова отзывались эхом в его ушах. По спине пробежал холодок. Он сглотнул. Не так. Неправильно. Так не должно быть. Он сжал ее плечи и хотел что-то сказать, но Эйлин не желала слушать. Она стала быстро покрывать поцелуями его глаза, лицо, губы, обняла его и, уткнувшись в его плечо, вытирая об него слезы, еле слышно произнесла:
— Потому что я люблю тебя.
Касавир сидел, глядя в одну точку, обняв ее и давая ей выплакаться. «Успокойся, — говорил он сам себе, машинально поглаживая девушку по голове, — ты все равно не дашь ей сделать этого. Это… нервы. Это пройдет. Глупая… как она не понимает». Когда, всхлипнув в последний раз, Эйлин подняла голову, он молча протянул руку, и, дотронувшись до ее виска, вытер слезу большим пальцем.
Его низкий голос звучал мягко и успокаивающе.
— Ну-ну. Девочка моя, где же твой оптимизм?
Он медленно провел кончиками среднего и безымянного пальцев по другой щеке, вытирая ее. Нежная, бархатная, по-детски округлая. Совсем не для его загрубевших рук. И эта девушка любит его. За что? Чем он так угодил судьбе, что она послала ему эту любовь, и согревающую душу, и заставляющую терять самообладание? Он посмотрел ей в глаза, небольшие, блестящие, казавшиеся черными, покрасневшие и припухшие от слез.
