Маккензен, возвращенный в Берлин, и поставленный (безнадежно) во главе генерального штаба, все еще пытался сопротивляться. Он стягивал войска, топил в крови бунты (где мог), надрывался в патриотических воззваниях к нации и солдатам. Откатившись от Риги, немцы спешно заняли Чехию. Немногие боеспособные части сконцентрировались в Берлине, а отдельный гвардейский стрелковый корпус, сорванный прямо из Вердена, ворвался в Вену, пытаясь водворить там порядок. Но все было бесполезно — в.
В немецких тылах бесчинствовали республиканцы и коммунисты, анархисты, нацисты и прочий люмпенский сброд.
Французы первыми уловили идею царя Николая, столь ярко продемонстрированную Сахаровым. И воспользовались ей во всю!
На франко-германском фронте на две недели наступило полное, абсолютнейшее затишье. Никто не наступал и не рассеивал над немцами газы. Никто не кидал на них танки и не поднимал в бессмысленные атаки многотысячные пехотные полчища. Восемь резервных французских дивизий (всего шестьдесят тысяч человек), объединившись с несчастной итальянской армией, только пришедшей в себя после поражений под Пармой, перешли через Альпы, и менее чем за неделю, совершенно не встречая сопротивления, овладели Боснией и Хорватией, Тиролем и практически всем Адриатическим побережьем. В другое время, подобная расточительность резервных дивизий обошлось бы французам дорого — немцы рухнули бы на Марну. Однако сейчас немцам не было дела до подобных незначительных мелочей.
Вторыми очнулись британцы. Рванув под Салониками и, почти за неделю они дошли до Дуная, овладев Сербией, Черногорией, северной частью Албании и выйдя к пригородам Белграда.
11 румынских дивизий, все это время сидевших на русском хлебе, стреляя в немцев русскими патронами, и пощупывая украинских девиц, вернули к себе Бухарест и, наконец, совершили то, что прописывал их Генеральный штаб еще до вступления в Мировую войну, — пройдя сквозь Карпаты вместе с русскими корпусами, они овладели лакомой Трансильванией!
Сражений не происходило нигде — союзнические армии просто шли. Их некому было останавливать, ибо после казней офицеров, бегства генералов и массового дезертирства, австрийской армии более не существовало. Однако внезапно, на ее трупе возникли части венгерской армии, чешской армии, сербской армии, и даже армии Австрии.
Все эти удивительные достижения наступающих не являлись чем-то из ряда вон выходящим и фантастическим — эЭнциклопедия Каина сообщала, что в реальной земной истории, после падения государственной власти в России, откат русских войск на германском фронте произошел на гораздо большее расстояние — и почти столь же быстро. После революционного переворота в Питере, немцы и австрияки не захватывали территории, не сражались — они именно просто шли, не встречая сопротивления. Защитников не было — русские части истаивали дезертирами также, как это делали сейчас австрийцы.
Слушая сводки с фронта, я истерически хохотал. Вселенная рушилась, могущество центральных держав, с их славной военной историей, скатывалось в пропасть, снесенное помянутым «снежным комом», покатившимся — от маленького толчка. А впрочем, разве не может убийство двух монархов привести к тому же эффекту, что и смерть одного? Великая тысячелетняя Россия рухнула на пороге победы — сраженная отречением своего Государя. Было ли странным то, что две немецких империи исчезли с карты Европы Европы, сраженные смертью двух своих Императоров?
Одновременно с наступлением союзников пришла пора оторваться и русской армии. Сквозь пробитую под Карпатами брешь, из многострадального Зборува, по расходящимся направлениям к Кракову и Варшаве — мы бросилибыла брошена кавалерияю. Русская конница не занимала позиций для будущей обороны, не уничтожала бегущие немецкие части и не охотилась на дезертиров, — она рвалась в Польшу, скользя по широким тылам. Этим скользящим маневром, мы отрезали от Германии гигантскую армию, стоящую в Бресте и Гродно в громадном, на сотни километров котле.
Ни средств, ни сил, ни организационных возможностей для вывода слабо дисциплинированных голодных толп у командующего остатками Восточного фронта генерала фон Гофмана уже попросту не имелось. Да собственно, уже не было причин выводить.
Спустя сутки после выхода наших частей к Варшаве, в маленьком вагоне под Барановичами, генерал от кавалерии фон Гофман объявил командующему русским Западным фронтом Лукомскому о сдаче порученных ему сил в виду невозможности дальнейшего сопротивления.
Еще через час, германский премьер-министр Эберт, извещенный об отсутствии с известного времени немецкого Восточного Фронта как явления в природе, радировал Клемонсо о готовности к рейха к полной и безоговорочной капитуляции.
В этот торжественный час, телеграф, как одно из гениальнейших творений человеческой мысли, сыграл свой финальный и самый звучный аккорд. Как только ответная телеграмма от Клемонсо легла на стол Эберта, Великая война завершилась.
Выстрел «манлихера» во дворце одного Императора и взрыв «колотушки» в бункере у другого — завершили всемирную бойню менее чем за месяц.
Псалом 16
«Россия — государство не торговое и не земледельческое, а военное. Призвание его — быть грозою для всего света».
(Дословная выдержка из русского учебника для кадетских корпусов XIX века).
8 мая 1917 года.
Новодевичье кладбище, девять часов утра.
Москва еще спала. Прощание с Императорской фамилией завершилось рано — стрелки на карманныйом Breget не показывали ещё и девяти. Ингумация произошла на Новодевичьем кладбище сорок дней назад, и сегодня, по неизвестному мне православному обычаю, проходило поминание усопших. По местной традиции поминки проводились трижды — в день похорон, через девять дней и через сорок. Особый ритуал — поминальная трапеза должна была начаться после обеда, пока же у меня имелисья был обладателем примерно четырех часаов относительно свободного времени.
Трупоположение членов Императорской семьи традиционно происходило в соборе Петропавловской крепости, однако после разрушения последней огнем балтийских линкоров, хоронить семью Николая, там стало физически невозможно. Впервые за два столетия супругу императора и его наследника хоронили не в Петрограде, а в Москве. Сорок дней назад, из далекой северной столицы тела перевезли в закрытых цинковых гробах. Смотреть на них я не мог — не хватало духа. Как оказалось, подобные печальные процедуры я вообще выносил с трудом. Опасения основывались не на том, что зрелище было для меня «неприятно», но на обычном человеческом страхе. Мой Николай мог вытворить что угодно при виде безвременно ушедших детей, да и я сам, признаться при мысли об убиенных девочках и маленьком царском сыне, внутренне содрогался, будто от старой раны, и. И сильно переживал, опасаясь еще одного «отторжения» меня личностью реципиента.
К счастью все обошлось. Новодевичье кладбище я покинул на двух автомобилях в сопровождении хмурого лейб-конвоя. Решив по возможности оградить себя от бремени церемоний, я отказался для эскорта из кавалергардов и ехал сейчас в сопровождении атаманцев. Шестеро из бойцов сидели в автомобиле охраны, и двое — вместе с Воейковым и водителем в моей машине.
Подпрыгивая на кочках в такт скомканным, сумбурным раздумьям, я смотрел на проплывающую мимо меня первопрестольную столицу России. Уже сутки я изучал этот сумрачный город с немеркнущим интересом. Вчера я въехал сюда с огромным «конвоем», во главе нескольких фронтовых дивизий, прибывших в Москву для триумфально парада. Пока мы двигались по длинным проспектам, серые здания давили на мою голову своим весом, и мрачные мостовые, в которых отдавалось цоканье тысяч подков в течение целых восьми столетий, блистали сыростью, оставленной едва растаявшим снегом и вечной грязью, столь характерной для обеих русских столиц. Массивный, пугающий муравейник, гигантский, каким и должен быть «Третий Рим», бурлящий чудовищною клоакой, он подавлял во мне чувства и погружал в некое грозное оцепенение. Воистину, думал я, глядя на толпы людей и дольмены зданий, возвышающиеся над ними, — Москва являлась олицетворением всего русского, — пугающим, но великим; темным, но не имеющим границ. Могучий дух и неукротимая, почти стихийная сила, что двигали этот огромный народ на протяжении тысячелетий к славе властелина Евразии, чувствовалась здесь более, чем любом другом месте бескрайних тюркских равнин…
Тем временем мы подкатили к Кремлю и видения мрака рассеялись предо мной. В конце Красной площади, я увидел перед собой удивительный храм, состоящий из множества ярусных башен, стоящих на каменном основании, обрамленном замысловатой аркадой. Фигурные главы этого удивительного творения архитектуры, украшенные цветными маковками куполов, вызывали странные чувства. Краснокирпичная громада Кремля дышала средневековьем, но облик Собора — многообразный и яркий, — поражал монументальностью и в то же время … сказочным вдохновением!
