— У нее был тяжелый год. Устроим ей праздник, верно?
— Да, конечно. Отличная мысль!
Возможно, это и вправду была очень хорошая мысль. Возможно, если бы я заставила себя относиться к маме так, как относилась к ней раньше — как к доброму, умному, трудолюбивому человеку, — мне удалось бы забыть то, что я знала о ней теперь.
— Грета! Поехали! — крикнул папа. Мистер Небович сказал, чтобы все участники спектакля собрались в актовом зале к полудню, и папа пообещал подбросить Грету до школы по дороге в гольф-клуб. Через пару минут Грета спустилась вниз с большой сумкой, в которую собрала все, что нужно для выступления.
— До встречи, — сказала она мне, и они с папой ушли.
А я поднялась к себе и, хотя до Дня матери оставалось еще две недели, села делать маме открытку. Как раньше. Из цветной бумаги, разрисованной карандашами, фломастерами и блестками. И мне даже самой не верилось, что есть еще и другая я — совершенно другая Джун, которая пьет «Чашу вулкана», курит и заботится о людях, с которыми еще недавно была незнакома.
Примерно полчаса спустя мама постучала в дверь моей комнаты.
— Солнышко?
— Да?
— Выйди ко мне на секундочку.
Я спрятала недоделанную открытку под книги и выглянула в коридор.
— Да?
— Я еду в центр. Поехали вместе.
— А мне зачем в центр?
— Нам нужно будет заехать в банк. Возьми свой ключ от ячейки.
Я запаниковала, и это, наверное, отразилось у меня на лице, потому что мама улыбнулась и сказала:
— Не волнуйся. Мы его не продаем и никуда не отдаем. На него просто посмотрят, и все. Тот человек из музея приедет в четверг, а у меня на неделе не будет времени заехать в банк.
— Я сейчас занята.
— Джун.
— Мне надо доделать проект для школы.
— Давай одевайся и возьми ключ, хорошо?
Я начала закрывать дверь, но потом снова высунулась в коридор.
— Давай я сама его заберу. В понедельник! — крикнула я маме. Я совершенно не представляла, что буду делать в понедельник, но это дало бы мне отсрочку.
— Джун, перестань. Я же сказала, беспокоиться не о чем. Давай одевайся и спускайся вниз. У тебя есть пятнадцать минут.
Я одевалась как можно медленнее, пытаясь придумать какой-нибудь выход. Будь здесь Грета, она бы, наверное, придумала что-нибудь. Хотя, возможно, и нет. Может быть, даже Грета не смогла бы отвертеться на этот раз.
Мама сидела на кухне и перебирала бумаги у себя в сумке.
— Ключ взяла? — спросила она. — А то с тебя станется его забыть.
— Взяла.
— Покажи.
— Мама…
— Прости, пожалуйста, Джун, но ты сама вынуждаешь меня не доверять тебе.
— Может, ты тоже вынуждаешь меня тебе не доверять.
— Джун, не знаю, что на тебя нашло, но я хочу увидеть ключ.
Я достала его из кармана и показала маме. У меня была мысль «забыть» ключ, но мне показалось, что это не самая удачная мысль. Мама внимательно наблюдала за тем, как я сую ключ обратно в карман.
— Хорошо, — сказала она. — Поехали.
— А разве банк работает по субботам?
— Конечно, работает. Он уже год как работает по субботам, до часу дня. Ладно, поехали. А то опоздаем.
Мы сели в микроавтобус, и мама выехала со двора задним ходом, прикрывая глаза ладонью от яркого солнца. День выдался ясным и почти по-летнему теплым. В машине было жарко и душно. Я взглянула на электронные часы на приборной панели — 12.17.
Еще ни разу я не доезжала до центра так быстро. Машин на улицах почти не было, и все как один светофоры горели зеленым.
— Джун, сделай доброе дело. Опусти письма в ящик. — Мама заехала на стоянку у почты, достала из сумки пачку конвертов и протянула мне. — Они все уже с марками. Только вот этот большой конверт надо взвесить и купить марку. — Она дала мне доллар.
Я посмотрела на часы — 12.29.
— Только быстрее.
— Ага. — Я выскочила из машины и со всех ног бросилась к дверям почты, как будто и вправду хотела сделать все быстро. Но как только прошла в дверь, сразу остановилась. Подождала пару секунд, потом потихоньку вышла наружу и проскользнула в соседнюю дверь, в аптеку.
Когда у тебя есть часы, время — как плавательный бассейн. У него есть стороны и края. Без часов время — как океан. Безбрежный, широкий океан. У меня часов не было. Я могла только догадываться, сколько я простояла в аптеке у прилавка с противоотечными средствами. Решив, что минут десять, наверное, уже прошло, вернулась на почту и встала в очередь. Мне было не очень приятно обманывать маму и заставлять ее ждать — представляю, как она сердилась! — другого выхода у меня не было. Если бы удалось протянуть время до часа дня…
Когда я наконец вернулась к микроавтобусу, мамы там не было. Дверь осталась незапертой, так что я забралась в машину и стала ждать. На часах было 12.42. Я надеялась, что будет больше. Я даже подумала, а не вернуться ли на почту. Но тут увидела маму. Она шла к машине, печатая шаг. Микроавтобус был припаркован так, что солнце светило прямо в лобовое стекло, и мне пришлось прищуриться, чтобы ее разглядеть. Она шла, скрестив руки на груди, и все ее тело выдавало крайнюю степень напряжения. Она не сказала мне ни единого слова. Просто села за руль, и мы поехали в банк.
Мы подъехали к нему в 12.49.
Раньше, когда я мечтала о путешествиях во времени, мне хотелось перенестись в Средние века. Потом я думала, что, если бы мне представилась одна-единственная возможность вернуться в прошлое, я бы перенеслась в тот день, когда Финн встретил Тоби. И спасла бы Финну жизнь. Но теперь я уже точно знаю, куда бы хотела вернуться. В ту субботу, 25 апреля 1987 года, когда на часах было 12.49, и мы с мамой вышли из микроавтобуса. Я бы убежала прямо со стоянки, или упала бы в обморок, или зашвырнула бы ключ подальше, чтобы его никто никогда не нашел. Я бы сделала все, что угодно, лишь бы не дать нам с мамой в тот день войти в банк. Но путешествия во времени невозможны, и я совершенно не представляла себе, что еще принесет этот день, и вместо того, чтобы бежать сломя голову, я молча пошла следом за мамой к главному входу в банк.
Мистер Циммер в тот день был на работе. Он сразу же проводил нас в подвал.
— Как дела у Денниса? — спросила мама.
— Жаловаться вроде не на что, — сказал он. — Деннис сейчас с головой ушел в свою музыку.
— Джун, ты бы как-нибудь пригласила Денниса в гости.
— Да, можно, — сказала я, но лишь потому, что отец Денниса стоял рядом.
Мистер Циммер открыл нам комнату номер два и поставил коробку с картиной на пол.
— Ну, вот, — сказал он. — Мы закрываемся через… — Он посмотрел на часы. — Вот прямо сейчас и закрываемся, так что…
— Наверное, придется оставить ее до следующей недели, — сказала я, может быть, как-то уж слишком довольным голосом.
Мама строго взглянула на меня.
— Мы все равно собирались забрать ее, Дейв. Так что сейчас мы не будем ее смотреть. Дома посмотрим.
Мама подхватила коробку и направилась к выходу.
— Боюсь, картину придется достать из коробки. Коробку нельзя выносить наружу. Это собственность банка.
— Да? — тихо сказала мама, а потом я увидела, как она смотрит на мистера Циммера точно таким же печальным взглядом, каким умел смотреть Финн. Точно таким же печальным взглядом, каким Финн смотрел на меня, когда уговаривал позировать для портрета. Мама изобразила робкую, еле заметную улыбку, и мистер Циммер преобразился буквально на наших глазах.
— Да что это я? — сказал он. — Я же знаю вас уже столько лет.
— Спасибо, Дейв. Просто эта картина… — мама понизила голос, — очень ценная.
— Я понимаю, — сказал мистер Циммер. — А коробку завезете потом, когда будет время.
Мы поехали домой. Коробка с портретом лежала на заднем сиденье, и я всю дорогу надеялась на чудо. Представляла себе, что картина каким-то волшебным образом растворит в себе все, что мы с Гретой добавили к ней, и обретет свой первозданный вид. Я смотрела на солнце, пока у меня перед глазами не поплыли черные круги, которые не исчезали, даже если зажмуриться. Я мысленно обращалась к Финну, к его бесплотному духу, который мог бы просочиться в коробку и стереть наши с Гретой художества. Смотрела на деревья вдоль улицы, на дворы у незнакомых домов. Смотрела вниз, под колеса машин, вверх — на ясное синее небо. Смотрела, как будто искала подсказку. Как будто ждала, что вселенная подаст мне знак. Но не видела ничего. Только тени и свет. Тени и свет, снова и снова.
Когда мы вернулись домой, я сразу поднялась к себе. Закрыла дверь в свою комнату, поставила «Реквием» на полной громкости и села ждать, что будет дальше. После того разговора в электричке, когда мама сказала, что это она познакомила Финна с «Реквиемом», слушать его стало странно. Как будто музыка была разговором Финна с моей мамой. Как будто Финн пытался сказать, что он по-прежнему помнит все, что между ними было. После того разговора я ни разу не слушала «Реквием». Потому что ненавижу, когда меня так используют. Но в тот день я сдалась. Мне до боли хотелось его послушать, и я все же дала себе волю. Села за стол и положила перед собой открытку, которую делала для мамы. Я уже нарисовала на ней разноцветных бабочек и украсила их крылышки блестками. Теперь надо было раскрасить небо. Я открыла коробку с цветными карандашами, достала три синих карандаша разных оттенков и принялась яростно закрашивать пустое пространство. С таким нажимом, что карандаши чуть ли не рвали бумагу. И на какую-то долю секунды мне почти удалось поверить, что, хотя путешествия во времени невозможны, время все-таки можно остановить, когда занимаешься чем-то совсем-совсем детским. И если оно остановится, может быть, и получится что-то исправить. Сделать так, чтобы все стало правильно и хорошо.
