– Он же Моченый, он же Бутилов, он же Верховин, – кивнул Калачев.
– Оба контужены взрывом, но смерть наступила позднее от многочисленных огнестрельных ран…
– Через какое время после ранений?
– Да тут же, на месте, в момент. Дальний от нас получил восемь пуль, три из которых – в голову… Главарь – двенадцать попаданий, все в область живота, груди – вы ближе подойдете и увидите: вся середина тела – просто фарш.
– Из чего стреляли, удалось выяснить?
– Конечно! Стреляли из того вон пистолета-пулемета – десантный вариант. Был выпущен весь боекомплект. Боекомплект был полный – гильзы мы нашли.
– А скажите: судя по разбросу гильз – стреляли короткими?
– Нет! Похоже, что весь боекомплект был выпущен разом, с одной практически точки. Стрелявший не перемещался во время огневого контакта… или почти не перемещался.
– Так, так…
– Но самое интересное – вот! Седьмой.
– Который как бы «убийца»?
– Да. Автомат был брошен ему на грудь… Его следы, этого «как бы убийцы», приходят сюда, на место его гибели, вон оттуда – словом, идут из леса.
– Предполагаете – засада?
– Нет. Он явно тоже принадлежал банде, один из них.
– Следы в лесу? Опушку осмотрели?
– А как же! Он отлучался в лес по нужде.
– Я думаю, что он отошел, возможно, именно во время боя, – заметил Калачев. – Либо струсил, либо хотел уклониться от участия. А может, и просто – живот вспучило.
– Вот именно. Следы на опушке подтверждают ваше последнее предположение. Убитый страдал желудочным расстройством, сильным, не совместимым с боем. Трусость здесь исключается, как и желание уклониться: он, облегчившись, вышел на шоссе.
– И был убит…
– Но чем убит – вот ведь загадка!
– Действительно, труп странно выглядит.
– Медики утверждают, что смерть наступила от сильнейшего электрического разряда.
– Разряд пришелся в голову?
– Да, видите? Обуглена щека, пол-лица сгорело до зубов.
– Какое-то устройство вроде электрошокера, может быть – с вертолета?
– Нет, что вы! Здесь совершенно иные мощности: миллионы вольт и токи – сотни, тысячи ампер. Картина смерти приблизительно такая же, как от удара молнии.
– А погода здесь, какая была?
– Такая же, как сейчас. Ясная. Безоблачная.
– Весь день?
– Ну, разумеется! И всю последнюю неделю тоже, кстати. Как вам все это?
– Высокий класс. Что скажешь? Семерых зажмурить за минуту. Профессионалы работали.
– Казалось бы, ага! Профессионалы? Группа? Но ведь на карабине «пальчики» нашлись. Совсем не профессионально. На рукояти, на спусковом крючке – майор достал из папки и протянул Калачеву листок – с готовыми уже проекциями отпечатков. – И «пальчики» всего лишь одного-единственного исполнителя – не группа, стало быть? А? Странно?
– Так-так. А «пальчики» кого-либо из убитых?
– Нет! «Пальчики» не их, не убитых, пальчики принадлежат тому, кто еще здесь был, восьмому. Одному из убийц, словом. Или единственному убийце. Стрелявший был, безусловно, профессионал, причем, заметьте, классный. Возможно, прошел горячие точки. Или служил в спецчастях. Причем в особых спецчастях! Семь человек за минуту положить! Это дорогого стоит! И тем не менее он оставил отпечатки! Уму непостижимо!
Калачев вдруг достал из кармана свою записную книжку и извлек из нее еще один дактилоскопический отпечаток, заложенный за обложку.
– Профессионал, говорите?
– Побойтесь бога, Иван Петрович! Скоротечный бой – и двадцать попаданий – с одной очереди! В кино такое – сколько хочешь, согласен. А в жизни – нет! В жизни такое сможет изобразить один, может, из десяти тысяч. Да и то…
– А? – Калачев предъявил майору оба отпечатка рядом, предлагая сопоставить.
Майор как глянул, даже отшатнулся, испугавшись.
– Бесспорно. Он! – И взглянул на Калачева с безмерным уважением: – Вы… Иван Петрович… Прости слов не нахожу!
– Для этого сюда и послан, – скромно ответил Калачев. – Похоже, что здесь побывал и принял живейшее участие в происходившем художник наш, заслуженный художник – Белов Николай Сергеевич, бежавший всего несколько часов назад.
– Откуда бежавший? У нас по области побегов год уж как не было.
– Он убежал со следственного эксперимента. В районе Сергиева Посада, днем. Шесть человек обвел вокруг пальца, прокуратуру… И скрылся.
– И что – он успел за это время переместиться почти на триста километров, разжиться автоматическим оружием, вертолетом?
– Да ведь и молнией еще – не так ли? – с сарказмом хмыкнул Калачев.
– А кто он, вы сказали, я прослушал – что за птица?
– Да, птица, вот именно. Прилетел и улетел. И никаких следов. Художник он, заслуженный художник… На все руки мастер, но основное его направление – пейзаж. – Калачев обвел взглядом мизансцену.
– Да, – согласился майор. – Пейзаж – того… Пейзаж впечатляет.
* * *
Выход у Белова был только один: подобраться к вокзалу со стороны запасных путей и попробовать уехать из Буя «нелегально», так сказать – на товарном. Конечно, перспектива ехать в вагоне с углем, на манер Тренихина, не улыбалась Белову. От холода можно и сдохнуть за ночь. А если и останешься жив, то после поездки в вагоне даже с относительно чистым грузом – например, с кирпичами – неизбежно примешь вид совершенно ужасный. В товарном вагоне обязательно примешь нетоварный вид. Километров через двести станешь грязнее грязи. На сильном ветру щеки мгновенно вваливаются внутрь и тут же, буквально на глазах, зарастают щетиной. В тайге твой вид, конечно, никого не заинтересует, но, плохо выглядя, до станции назначения можно и не добраться: ведь пересадки в пути неизбежны.
Поэтому надо найти хороший вагон.
Буй, слава богу, огромный узел: здесь-то как раз пути железнодорожные расходятся: на север – Архангельск, Воркута и на восток – Урал, Сибирь. Рельсы, рельсы кругом. Сотни путей, аккумуляторов, разъездов, тупиков. Тысячи вагонов: лес, уголь, нефть, контейнеры, автомобили, химия, пшеница, кирпичи, асбест.
Какой же ему нужен теплушник?
Белов блуждал в этом железнодорожном царстве уже часа полтора, в полном мраке, едва лишь освещаемом путевыми огнями – голубыми и желтыми.
Под яркие лампы, ослепительно сияющие около депо, вдоль блестящих путей основного хода он выходить опасался.
При свете звезд Белов пытался разобраться в меловых надписях на товарных вагонах: кому принадлежит, куда, когда пойдет.
Скоро он осознал, что тактика его порочна: это застывшее в темноте безмолвное скопище вагонов было мертвой частью железнодорожного узла; жизнь же кипела там, откуда раздавался грохот, лязг, скрежет металла, где громким гнусавым голосом коротко материлась громкоговорящая связь, где время от времени вдоль черных силуэтов строений проползало веселое желтое зарево маневрового тепловоза.
Прячась в тени мазутных цистерн и привыкая к свету, заливавшему всю маневровую горку, Белов постоял так с минуту, приглядываясь.
«Не надо врать, – сказал он самому себе: – Тебе, Белов, нужен пассажирский вагон, причем не хуже плацкартного, чтобы как следует выспаться».
Действительно, он уже плохо стоял на ногах от усталости.
Прошедший день выдался на редкость насыщенным, если не сказать большего.
«А еще лучше – купейный вагон… Не кайфа для, а не отвыкнуть дабы. Для самоутверждения. Обмануть и уехать, да не на сцепке, не на спице колеса, а как человек – в купе, с подушкой, с простынею. Думай, Белов, думай».
Белов ощущал всем телом, насколько же он измотался за эти последние дни.
Но все равно стоять, стоять! Не падать.
Любая ситуация всегда разрешается: так ли, иначе ли. Время бежит. Оно неумолимо. Рано или поздно придумается, придет идея в голову, и ты что-то остроумное, безусловно, выдавишь из себя, вымучаешь, родишь – беременным не останешься.
Он огляделся еще раз.
Патрулей, сторожей и милиции не было видно.
Наконец он решился.
Придав своему лицу безмятежное выражение заблудившегося, слегка подгулявшего прохожего, Белов вышел на свет.
В ту же секунду он ощутил, как сзади его схватили сильные руки и голос – знакомый до боли – скомандовал прямо в ухо:
– Все, стоп! Попался…
* * *
Вокзальная громкоговорящая трансляция откашлялась столь оглушающе, что даже освещение над путями замигало: львиная доля электроэнергии, видно, уходила в звук.
– Скорый поезд номер двадцать два сообщения Москва-Воркута задерживается прибытием на двадцать минут… Пав-та-ряю… Скорый поезд номер…
* * *
Белов рванулся, выкручиваясь из схвативших его рук: здесь-то можно пытаться уйти – под вагоны, направо, налево и – в лес. Уйду, сто процентов – уйду! Если не будут стрелять в спину.
Он вырвался, отскочил, оглянулся, чтоб быть готовым резко уклониться с огневой директрисы, обмануть, если те, кто схватил его, обладают оружием и намерены положить его при попытке к бегству.
