— Кто другой задел бы... — с уважением сказал Томаш.
— С буксира стреляли, чтобы сдетонировать, но в нее трудно попасть. От нее люди могут еще погибнуть.
Томаш встал так стремительно, что пискнула гармонь. Достал из-под полы'куртки свой автомат и, набросив ремень на локоть, лег на корме, готовясь стрелять.
— Подожди немного, — сказал Вихура и закричал солдатам: — Ложись, все ложись!
Томаш, не взглянув назад, прицелился. Ствол автомата ходил вниз и вверх в ритме мягкой волны от винта. Томаш попробовал следовать за целью, но не вышло. Тогда он расслабил затвердевшие мускулы. Набрал в легкие воздуха, выдохнул и задержал дыхание, начал мягко нажимать на спуск и снова отпустил.
Еще раз вдох, выдох и вновь нажал на спуск. Мушка снизу, от волны, подошла к темной полоске взрывателя, и одновременно раздалась очередь. Долю секунды он ждал, видя, как пули высекают искры из корпуса мины и... Взрыв!
Столб воды пошел вверх, потом раздался грохот, волна подбросила баржу. Старая вислянская баржа охнула, как живая, затрещала всеми своими шпангоутами. Долетели далекие брызги, упало несколько жужжащих осколков. Эхо повторило грохот, и опять наступила тишина.
Вихура встал, толкнул ногой осколок. Посмотрел на пустое место, где минуту назад лежал Томаш. Растерянно оглянулся вокруг и увидел, что стрелок уже вновь сидит у рулевой рубки, а на коленях у него блестит клавишами гармонь.
— Вот это да! — подходя ближе, с удивлением сказал Вихура. — В бригаде только Кос мог бы с тобой сравниться.
— Насчет гармошки?
— Нет. Насчет стрельбы.
Оба Черешняка усмехнулись, а Томаш, тихонько наигрывая, высвистывал мелодию через щербинку между передними зубами.
— Подожди! — Вихура энергично схватил его за руку. — Где автомат? Откуда у тебя оружие, если ты еще не в армии?
— Нет у меня оружия, — ответил Томаш, и лицо его окаменело.
Они долго мерялись взглядами. Наконец Вихура медленно встал, с усилием изобразил на лице улыбку.
— Ну, нет так нет. Будет подходящий случай — найдем.
Засунув руку в карман, он медленно пошел на нос баржи к своим солдатам. Оттуда он с беспокойством посматривал в сторону пятнистой рубки, закусив губу, а потом присел на корточках за якорным подъемником и покрутил ручкой полевого телефона.
— Буксир? Говорит Вихура. Капрал Вихура. Причальте в ближайшем городе, где есть гарнизон...
Моторист на буксире даже не спросил почему, а только подтвердил получение приказа.
Шли еще, может быть, полчаса, держась самого глубокого фарватера, а потом впереди показались город и небольшая пристань. Буксир просигналил гудком и вместе с баржей свернул на мелководье. Баржа шла теперь все ближе и ближе к берегу. Над водой нависали ветви деревьев. Оба Черешняка, внимательно наблюдая за обстановкой, переглянулись и поняли друг друга.
— Жаль гармошку, но надо.
— Раз надо, так надо. Только подсади меня, Томаш, а то не допрыгну.
Когда мощный сук дерева проплывал над палубой, Томаш подсадил отца. Ветка сбила шляпу. Старый подтянулся, сел верхом и простонал с отчаянием:
— Держи ее!
— Держу, — буркнул сын, зацепившись одной рукой и ногой за сук, а другой рукой хватая с палубы один из велосипедов.
Солдат на носу щелкнул затвором винтовки и крикнул:
— Они удирают!
Вихура сорвался с места, побежал к корме. Наклоненный ясень, в кроне которого как два индюка трепыхались беглецы и поблескивали велосипедные спицы, уплывал все дальше. Капрал достал пистолет, но даже не поднял его и остановил уже целившегося солдата.
— Не надо. Людей жаль, а к тому же этот молодой слишком хорошо стреляет... — Вихура огляделся и положил руку на руль велосипеда, прислоненного к рулевой рубке. — Велосипед — наш военный трофей. Велосипед и шляпа... — Он поднял с палубы порыжевший, выцветший от солнца и дождей головной убор старика. — Беги на нос, — приказал он солдату, — дай знать на буксир, что причаливать не надо. Будем шпарить прямо на Гданьск.
Небо едва лишь посерело, когда Черешняк разбудил сына.
— Поспали бы, отец, еще немного.
— Голове холодно.
— Кафтаном прикрыть можно.
Молодой высунулся из ямы, сделанной им в стогу прошлогоднего сена. Где-то совсем невдалеке коротко проворчала очередь, затем другая, потом охнула граната. Через минуту все повторилось, но уже ближе.
— Поедим позднее, — предложил старый.
— Ладно, — согласился сын.
Они соскользнули на луг и торопливым шагом двинулись прямо через кусты, лишь бы подальше от выстрелов.
Постепенно посветлело и затихло. Над говорливым, чистым ручейком они сгрызли по сухарю, запили водой и уже в лучшем настроении поехали по укатанной тропинке, бежавшей рядом с полевой дорогой. Томаш крутил педали, отец сидел перед ним на раме велосипеда, беспрестанно ерзал и язвил:
— И надо тебе было, Томаш, эту мину ухлопать! Пусть бы плавала себе, мы же ее объехали. А теперь, вместо того чтобы сидеть на палубе... со всеми удобствами...
— Если вы, отец, не перестанете вертеться, мы полетим в канаву.
— Как же тут не вертеться! Если не вертеться, так эта труба мне зад поперек перефасонит... — Подскочив на ухабе, Черешняк не докончил фразу, охнул и немного спустя добавил: — И один велосипед пропал.
Томаш вдруг разразился смехом.
— Что тут смешного?
— Да мне, отец, волосы со лба прямо в нос лезут, — продолжал сын хихикать, и старый начал ему вторить тонким голосом.
Так, смеясь, они съехали с горки. Тропинка свернула в веселую, бело-зеленую березовую рощу, а там поперек тропинки лежал пень. Томаш резко затормозил, велосипед занесло, и они полетели на землю. Они еще лежали, когда из-за деревьев выбежали два немца — маленький фельдфебель и высокий солдат.
— Хальт! — закричали они, целясь из автоматов в лежащих. — Кляйдер вег!11
Черешняки, растянувшиеся на земле, подняли вверх руки, не зная, что им еще делать.
— Давай, давай, — объяснял фельдфебель и, расстегивая пуговицы своего мундира, жестами показывал, чего он хочет. — Бистро! — топал он ногами, с беспокойством оглядываясь назад.
Отец и сын выкарабкались из-под велосипеда, поднялись с земли и начали стягивать с себя свои пиджаки.
— Велосипед отнимут и нас убить могут, — бормотал отец.
Томаш попытался выхватить свой автомат, но зацепился мушкой за подкладку. Высокий немец успел подскочить и вырвать у него из рук оружие.
— Партизанен, бандитен, — цедил он сквозь зубы и медленно поднимал свой автомат, держа палец на спуске.
Фельдфебель остановил его и, приложив палец к губам, приказал:
— Мауль хальтен!12
Вскоре Черешняки оказались раздетыми до подштанников. Немцы жестами приказали им лечь на землю, а сами, продолжая угрожать автоматами, молниеносно разделись. Какое-то мгновение казалось, что вот сейчас они все вместе отправятся купаться, но фрицы поспешно схватили крестьянскую одежду. Они выхватывали друг у друга штаны, рубахи, пиджаки. Наконец они кое-как оделись и, забрав велосипед, двинулись в ту сторону, откуда приехали наши герои.
— Мауль хальтен! Руэ!13 — продолжали покрикивать немцы уже из-за деревьев.
Черешняки некоторое время продолжали лежать неподвижно, потом, приподняв голову, они осмотрелись по сторонам, и наконец Томаш, взяв немецкие брюки и сапоги с короткими голенищами, осторожно пошел по тропинке. На краю березняка, в траве, он с удивлением увидел автоматы — свой и два немецких. Томаш схватил ППШ, щелкнул затвором, но было уже поздно: немцы достигли вершины пригорка и в этот момент уже скрывались за горизонтом. Томаш собрал оружие и вернулся обратно, застав отца сидящим на пне, уже одетым в фельдфебельский мундир, затянутым ремнем и даже в фуражке.
— Фасон хороший, — поворачиваясь во все стороны, демонстрировал старый, — только цвет паскудный, и этих вот ворон надо выбросить, а то далеко не уйдешь... — Он внезапно замолчал, бросил нож, которым приготовился спарывать орлов, и с помертвевшим лицом поднял руки.
— Вы что, отец?
— Бросай, Томаш, эти автоматы, бросай, говорю, на землю, — приказал он сыну.
Томаш положил оружие в траву и, оглянувшись, увидел четыре ствола и четырех советских солдат. Один из них поднял с земли немецкий мундир и бросил его Томашу.
— Пошли, фрицы. Гитлер капут!
Не говоря больше ни слова, солдаты вывели захваченных из березняка на полевую дорогу. Томаш искоса взглянул на отца, похож ли тот на унтер-офицера, и даже испугался — до того он был похож. Хоть и немолод, но для фельдфебеля конца войны он вполне подходил.
— Надо им сказать, что мы поляки, — предложил сын.
— Храни нас Господь, — услышал он шепот в ответ. — Таких поляков, что служат у немцев, они прямо на месте...
Не прошло и пяти минут, как они дошли до шоссе, где ждал довольно большой отряд пленных, выстроенных в шеренги по четыре для марша. Присоединив к ним двух новых, один из солдат, захвативших Черешняков в плен, крикнул:
