— Благослови вас Господь. Дайте, пан, буханку, — сказал отец, снимая шляпу.
— Хлеба нет.
Старый потянулся к банке, покопавшись в ней, выбрал самый большой огурец, отгрыз половину, остальное отдал сыну. Вытерев пальцы о полу пиджака, он вытащил мешочек, висевший на груди, а из него свиток банкнот и положил одну бумажку на прилавок.
— Нам бы хлеба...
— Утром был, сейчас нет. — Продавец стукнул ладонью по доске прилавка.
Черешняк метнул второй банкнот, выждал немного и пристроил рядом третий.
Хозяин, внимательно наблюдая, подвинул руку ближе к деньгам.
— Могу дать половину, — предложил он.
— Целый, — потребовал Черешняк, кладя четвертый банкнот и прикрывая все четыре ладонью.
Продавец нырнул под прилавок, достал круглый хлеб. Томаш забрал у него буханку, сунул ее в мешок, а старый быстро отдернул руку с деньгами, оставив на прилавке только один банкнот. Хозяин схватил длинный нож для хлеба, стукнул им по прилавку.
— Остальные! — грозно потребовал он.
— Остальные вам не причитаются. Благослови вас Господь.
Старый наклонился, нахлобучил шляпу на голову. Хозяин смерил молодого глазами, сделал шаг, чтобы выйти из-за прилавка, но, поразмыслив, отступил и махнул рукой, дескать, ладно. Томаш наклонил голову и вместе с отцом вышел.
Хозяин подошел к окну и наблюдал, в какую сторону они пойдут. Потом сплюнул на давно не подметавшийся пол, надел шапку и, повернув ключ в дверях, быстрым шагом пошел улицей в сторону поселка.
Черешняки, поев хлеба с луком, шли дальше широким трактом, с левой стороны его тянулся лес, а с правой, внизу, была видна Висла. Томаш время от времени поглядывал назад. Они как раз вышли на солнце из тени ив, когда он, не меняя шага, потянул за рукав отца, шедшего впереди.
— Отец...
— Что?
— Трое на велосипедах едут. Нырнем за деревья?
Черешняк остановился, посмотрел, задумался на мгновение и, не говоря ни слова, спокойно двинулся дальше. Томаш — за ним. Велосипедисты подъезжали все ближе, они уже почти догоняли, но старый как будто не видел их. Один из велосипедистов — хозяин магазина — немного замедлил ход, а двое, худой и толстый, съехали на левую сторону дороги. Они сильнее налегли на педали, опередили и, соскочив с седел, поставили велосипеды под ивой.
— Расстегни куртку, — не поворачивая головы, сказал отец.
В десяти метрах сзади их подстерегал хозяин магазина с тяжелым насосом в руках, а впереди преградили им дорогу эти двое. Они стояли на расставленных, чуть согнутых ногах, и когда отец и сын подошли ближе, те как по команде выхватили ножи.
— Гони всю монету, — приказал худой.
— А вот этого не хочешь? — Томаш распахнул куртку и блеснул автоматом. — Бросай ножи и три шага назад... А теперь мордой вниз и лежать. Ты тоже! — крикнул он пятившемуся назад хозяину магазина.
Тем временем отец поднял ножи, пальцем попробовал лезвия. Один он закрыл и спрятал в карман, а с другим в руке приблизился к велосипедистам.
— Вот этот велосипед совсем никудышный, — сказал он со вздохом и перерезал ножом шины на дамском велосипеде хозяина магазина. — Да поможет вам Бог, — добавил он вежливо на прощание, когда они оба с сыном устраивались на сиденьях.
— Плохо они воспитаны, — заявил Томаш, потому что ни один из лежавших не поднял головы.
На велосипеде, даже если дорога песчаная, а тропинка узкая и извилистая, ехать намного быстрее, чем идти пешком. Впрочем, дорога вскоре слегка изогнулась и вывела на шоссе. Старый поправил шляпу, склонился над рулем и сильнее нажал на педали. Томаш следовал за ним сзади на расстоянии колеса. Они обгоняли конные повозки, а однажды, едучи под уклон, даже обогнал it грузовик. Так доехали они до таблички с Надписью: «Гданьск, 172». Из-под надписи едва заметно проглядывали замазанные свежей краской буквы: «Данциг».
За табличкой был пригорок, и с него они вновь увидели Вислу и город, лежащий у самой реки. Шоссе вело вдоль реки, влево не было ни одного поворота, поэтому хочешь не хочешь пришлось им ехать по городу.
Весь берег в этом месте был каменный, а улица выложена квадратными плитами. Через каждые два метра торчали железные пни, и к двум из них толстыми канатами была пришвартована баржа. На баржу вели мостки для входящих на палубу и сходящих с нее. Невысокий, коренастый капрал в промасленном тиковом комбинезоне руководил погрузкой мешков с мукой. Черешняки остановились и прислушались, как он грозно покрикивает на рабочих и помогающих им солдат.
— Подержи, Томек, — приказал отец, слезая с седла, и подошел ближе. — Пан капрал... — обратился он, но тот даже не оглянулся, наверно, не слышал, что к нему обращаются.
— Пан сержант... — громче сказал Черешняк, подождал минуту и крикнул: — Пан поручник!
— Звания, гражданин, не различаете? — Капрал повернулся. — Я не поручник.
— Но наверняка будете. С такой внешностью.
— Что надо, отец?
— Возьмите с собой, пан капрал.
— Не могу, транспорт военный.
— Так ведь не оружие, а только мука.
— Откуда вы знаете?
— Вижу,
— Это еще ничего не доказывает. А может, в муке гранаты?
— А может, я сына везу в Гданьск, в армию?
— Для этого есть военкоматы. — Капрал шмыгнул веснушчатым носом и исподлобья взглянул на собеседника.
— А я хочу в свою танковую бригаду.
— А почему эта наша бригада должна быть ваша?
— Потому что я под Студзянками провел на помощь батальону Баранова танк под номером «102».
— «Рыжий»!
— Не было там рыжего. Поручник, который командовал, был черный, а другой, у радио, — светлый как лен...
— Этот светлый теперь командует... Быстрее вы с этими мешками! — поторопил он грузивших и добавил: — Теперь я в этом экипаже. Капрал Вихура.
— Черешняк. — Старый приподнял шляпу.
— Ну что ж! Если в нашу бригаду, то садитесь. Где сын?
— Томек! Ну иди же сюда.
— Подождите, — капрал задержал подошедшего, пощупал мускулы. — Может, он нам поможет?
— Это можно. Помоги им, Томаш. — Черешняк взял велосипеды, ловко провел их по мосткам и уложил на палубе около штурвальной будки.
Томаш широким шагом направился к открытым дверям склада. Ему взвалили на спину мешок, а он взял еще и второй под мышку и направился по мосткам на баржу.
На этой груженной мешками с мукой барже, которую тащил маленький, но густо дымящий и черный как смоль буксир, плыли они вечер, всю ночь и еще половину следующего дня. И плыли бы, может, до самого Гданьска, если бы Томаш не перестарался сверх меры. А началось с того, что у солдат была гармошка, они совали ее друг другу в руки, пробовали играть, но ничего не получалось.
— Дайте-ка сюда, — сказал Вихура. — Я спрошу гостей. Крестьяне любят играть...
Он взял инструмент и направился вдоль борта на корму баржи, где у штурвальной будки сидели на своих куртках Черешняки.
— Умеете играть, отец?
— Сын умеет.
Томаш молча взял гармонь, сделал несколько переборов, и лицо у него сразу просветлело. Он подмигнул капралу и после лихого вступления запел:
Сундучок стоит готовый,
Сундучок уж на столе.
Принеси мне, моя люба,
Ты его на поезд мне.
Капрал усмехнулся, оперся о пестро выкрашенную будку и начал в ритм постукивать по жестяной крышке.
Буксир предупреждающе прорычал сиреной, но Томаш продолжал играть:
Будут обо мне девчата плакать,
Что я с ними...
Со стороны буксира раздалась резкая автоматная очередь, за ней вторая и третья.
— В чем дело? — закричал Вихура тем, кто находился на носу, вытаскивая из кобуры пистолет.
— Мина! Мина по курсу! — закричали в ответ солдаты.
Буксир резко повернул, потащил баржу наискось вправо, но было уже слишком поздно, и левый борт все ближе и ближе подплывал к торчащему из воды полукругу мины.
— О черт! — выругался Вихура, схватил шест и, широко расставив ноги, стал у борта.
Черешняк крестился и шептал одними губами молитву. Томаш спрятал за себя гармонь, как будто хотел прикрыть ее собственным телом. Мина продолжала приближаться, толстые рога взрывателей грозно торчали в сторону. Вихура мягко дотронулся шестом до металлического корпуса, нажал.
— Только бы не выскользнула, — прошептал старый.
Капрал, отпихивая мину, сделал несколько шагов вдоль борта к корме. Потом с огромным трудом, как будто шест стал вдруг намного тяжелее, вытащил его и сел, потому что страх подкосил ему ноги.
— Господи, если бы я задел какой-нибудь из этих пальцев...
— Кто другой задел бы... — с уважением сказал Томаш.
— С буксира стреляли, чтобы сдетонировать, но в нее трудно попасть. От нее люди могут еще погибнуть.
Томаш встал так стремительно, что пискнула гармонь. Достал из-под полы'куртки свой автомат и, набросив ремень на локоть, лег на корме, готовясь стрелять.
