Я судорожно вдыхаю.
— Я не… не парализована? — выдыхаю я. Судя по тому, как под одеялом шевелятся пальцы ног, ясно, что это не так, но эта мысль все равно наводит на меня панику и ужас.
— Нет, вовсе нет, — говорит он. — Твой позвоночник на удивление не пострадал, если не считать шишек и синяков, которые уже зажили. Можешь поблагодарить ветки деревьев и заросли за то, что они смягчили падение.
Он делает паузу и смотрит на меня.
— Что касается прогноза, то каждая черепно-мозговая травма уникальна. Хотя мы надеемся на твой нынешний прогресс, впереди могут быть трудности. Тебе потребуется физиотерапия для тазобедренного сустава и таза, а также, возможно, реабилитация и речевая терапия. Что касается когнитивных или эмоциональных изменений, то они могут быть самыми разными. Проблемы с памятью, перепады настроения и проблемы с концентрацией внимания не редкость при такой травме. Как ты себя сейчас чувствуешь?
Физически я чувствую себя так, словно получила сковородой по затылку и жую ватные шарики. А эмоционально…
— Растеряна, — бормочу я. — Напугана. Устала.
— Это совершенно нормально, — говорит он. — Ты через многое прошла. Я хотел бы задать несколько вопросов, чтобы понять твое когнитивное состояние. Ты не против?
Тревога закрадывается в мою душу, но я сглатываю и медленно киваю.
— Можешь назвать свое полное имя?
— Элла Роуз Санбери.
— А имя твоей матери?
— Кэндис. Кэндис Санбери.
— Хорошо. Какое последнее событие ты помнишь?
В голове мелькают фейерверки и искры.
Розовое платье для вечеринки. Музыка, смех, шум.
— Тридцать первое декабря. Канун Нового года.
Доктор делает пометки.
— Сейчас первое февраля. Помнишь, что предшествовало падению?
Я колеблюсь, судорожно втягивая воздух.
— Я помню, как… пошла прогуляться. Хотела получше рассмотреть фейерверк и… вечеринка была слишком шумной. Многолюдной. Я не люблю вечеринки, но хотела провести время с подругой. У нее было тяжелое время. — Я с трудом сглатываю. — Я забрела на обрывы чуть раньше полуночи. И… споткнулась. Это последнее, что я помню.
— Результаты анализа крови не выявили алкоголя в организме. Никаких наркотиков.
Я киваю.
— Я не пью и не принимаю наркотики.
— С тобой кто-нибудь был?
Я закрываю глаза и притворяюсь, что вспоминаю тот момент.
Но мне не нужно притворяться.
Последние обрывки воспоминаний всплыли у меня в голове, когда проснулась час назад, в груди у меня все горело, желудок скрутило, а сердце разлетелось на мелкие кусочки.
«Господи, не двигайся! Хватит бегать!»
«Остановись, не надо! Помогите мне!»
— Нет. Я была одна, — вру я.
— Все в порядке. Не дави на себя слишком сильно, — призывает он меня. — Мы можем продолжить, когда твой разум прояснится.
— Не нужно. Это все, что я помню. Я была одна, когда упала.
Доктор Гарсия изучает меня, скрестив одну руку на своем белом халате, в то время как в другой руке у него болтается планшет.
— На твоей щеке был синяк, который не был связан с падением. Выглядело как свежий удар, возможно, рукой или каким-то предметом. Помнишь, откуда он?
Инстинктивно я поднимаю руку и провожу кончиками пальцев по левой скуле.
«Заткнись. Заткнись!» — рявкает он.
Сердцебиение учащается, на лбу выступает холодный пот. Воспоминания захлестывают меня, но я отгоняю их, стараясь сохранить нейтральное выражение лица.
— Я… я не знаю. Не могу вспомнить. Может, столкнулась с кем-то на вечеринке? Все как в тумане.
Доктор приподнимает бровь, не совсем убежденный, но не настаивает.
— Хорошо. Нам важно разобраться в событиях, приведших к падению, не только по медицинским причинам, но и для твоей безопасности. Детектив зайдет к тебе с вопросами, как только будешь готова.
— Больше ничего, — слабо настаиваю я. — Я упала.
Он натянуто улыбается.
— Готова к приему посетителей? Твоя мама и твой парень в комнате ожидания. Если предпочитаешь отдохнуть, я сообщу им.
Я думаю о том, как моя мать мучилась последние четыре недели, сидя в кресле в приемной, не уверенная в моем прогнозе. Не зная, очнусь ли я вообще. Не зная, проживет ли она остаток жизни в одиночестве, когда у нее жестоко отняли обоих детей.
Перекатываю камень между большими и указательным пальцами и киваю.
— Можете приводить их по одному? Сначала я бы хотела увидеть маму, — говорю я ему.
— Конечно. Я пришлю ее.
Он выходит через синюю занавеску, и через пару минут в комнату врывается мама.
— О, Элла! — Она замирает на месте, прижимая руку ко рту, чтобы сдержать крик. — Боже мой…
— Мама, — выдыхаю я.
Несмотря на то, что мы отдалились друг от друга за последние несколько месяцев, но сейчас мне кажется, что расстояния нет вовсе. Между нами всего несколько футов, которые она быстро преодолевает, когда бросается к моей кровати и падает на колени, беря мою руку с камнем, в обе свои. Целует костяшки моих пальцев, по щекам текут слезы.
— Моя малышка, — произносит она, упираясь лбом в наши соединенные руки.
Я не слышала, чтобы она называла меня так с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. От этого прозвища слезы теплыми ручейками сбегают по моим щекам.
Следующие несколько минут мы тихо плачем, наслаждаясь моментом. Вспоминая все моменты, упущенные за последний месяц. Когда мама наконец встает и подтаскивает стул, она смотрит на меня так, словно я воскресла из мертвых. Как будто я лежу в инкрустированном золотом гробу, усыпанном цветочными композициями, и тут мои глаза распахиваются.
Я все еще жива. Пожалуйста, не хорони меня.
Мама вводит меня в курс дела, рассказывая о предыдущих четырех неделях потерянного времени: о плохом самочувствии бабушки, ее отпуске на работе и расследовании моего загадочного падения.
Она спрашивает меня, что я помню.
Я лгу ей.
Не знаю, почему я держусь за свои воспоминания. Я всегда гордилась тем, что была честной и откровенной. Мой рациональный голос говорит, что я должна кричать об этом с крыш.
Это был Маккей. Маккей Мэннинг напал на меня в пьяной ярости и позволил мне упасть с обрыва. Он мог бы поймать меня, схватить, оттащить назад. Но он лишь наблюдал. Он знал, что мертвый человек молчит, и его тайна будет в безопасности.
Его бездействие было молчаливым убийством.
Так же, как мое молчание сейчас предает правду.
Но эта правда комом застревает у меня в горле. Кусочки пробиваются наверх, а затем застывают у меня на языке. Я проклинаю собственную трусость и сильнее сжимаю камень в руке, лишь вполуха прислушиваясь к маминому голосу.
Время идет, мама откидывается на спинку стула и проводит дрожащими пальцами по волосам. Она ерзает, ее взгляд блуждает по комнате, а потом снова возвращается ко мне. Ее обычные пышные локоны вяло свисают на плечи, а в глазах светятся слова, которые она не может произнести.
— Элла… милая, — говорит она, на ее лице слезы и нерешительность.
Я моргаю, глядя на нее, в груди все сжимается.
Сжав мое запястье, мама поджимает губы и выдыхает через нос.
— Есть кое-что еще. Есть кое-что, что ты должна знать.
— Что? — шепчу я, чувствуя, как от волнения покрывает в затылке.
— Я… — Ее губы раздвигаются, но слова не выходят. Секунды проносятся мимо. Сердце бьется неровно.
Затем она качает головой и тяжело сглатывает.
— Ничего, милая. Я пришлю Макса. Он умирает от желания увидеть тебя.
— Нет, подожди. Что ты собиралась сказать?
Она натянуто улыбнулась, все еще качая головой.
— Мы поговорим, когда тебе станет лучше.
— Я в порядке. Я чувствую себя хорошо. — Я тянусь к ее руке, когда она отодвигает стул, собираясь уходить. — Мама, пожалуйста.
— Все в порядке, Элла. Мы поговорим позже. — Высвободившись из моей хватки, она встает со своего места.
У меня перехватывает горло, когда я смотрю, как она выходит из комнаты. Она бросает мне через плечо быструю нервную улыбку, прежде чем занавески, трепеща, закрываются за ней.
