— Элла! — кричит она, сворачивая к небольшой поляне с видом на озеро.
У меня болит грудь от тяжелого дыхания, вызванного скорее паникой, чем напряжением. Единственное, что я вижу на обрыве, это миниатюрная бутылка «Джим Бим».
Элла не пьет. Ее здесь нет.
Я смещаюсь влево, а Бринн и Кай — вправо. Я продираюсь сквозь высокий кустарник, когда слышу это.
Крик. Душераздирающий крик, от которого волосы встают дыбом.
Моя кровь стынет в жилах. Мышцы напрягаются, когда вселенная сжимается до точки.
И я знаю.
Я, черт возьми, знаю, что мой мир вот-вот сотрясется, пошатнется и расколется на две части.
Вопль Бринн превращается в рыдание. Я поворачиваюсь, как в замедленной съемке, и в этот момент меня охватывает ужас. Она падает на колени, ее взгляд прикован к тому кошмару, что скрывается внизу. Лицо Кая искажается от муки. Они оба смотрят с края обрыва, пока я не оказываюсь рядом с ними. Я не помню, как двигался. Не помню воя, вырвавшегося из моего горла, хотя слышу, как он отражается от меня и разрывает барабанные перепонки.
Но я навсегда запомню образ Эллы.
Лежащей бесформенной кучей, в тридцати футах под нами.
Неподвижная и окровавленная.
Моя Солнечная девочка.
В голове у меня сплошной смертоносный туман. Я сжимаю волосы в кулаки и смотрю вниз, к основанию скалы, где Элла раскинулась в траве и сорняках, в нескольких футах от озера. Темная вода плещется в ее волосах, словно пытаясь втянуть ее в себя.
Всхлип застревает у меня в горле.
Желчь ползет по пищеводу.
Я двигаюсь.
Перекидываю ноги через выступ обрыва и карабкаюсь вниз, цепляясь ногами за неровности земли, царапая руки о камни.
— Элла! — кричу я, повторяя ее имя снова и снова.
Кай велит Бринн оставаться на месте, а сам спускается за мной вниз. Я преодолеваю только половину пути по насыпи, когда бросаюсь вперед и перепрыгиваю остаток пути, болезненно приземляясь на бедро. Я ползу к ней, не обращая внимания на боль.
— Элла, Элла… черт, — кричу я, подползая к ней на четвереньках.
Из ее рта сочится кровь, уже засохшая и покрытая коркой, а локоны темных волос падают ей на глаза. Когда добираюсь до нее, откидываю волосы назад и вглядываюсь в ее лицо. Моргание, вздох, хоть что-нибудь. Проверяю ее пульс, но мой собственный учащен. Одна ее рука над головой, кончики пальцев погружены в воду озера, а другая вытянута в сторону.
— Элла, детка, пожалуйста, — выдыхаю я, прижимаясь ухом к ее груди и умоляя подать признаки жизни. Я ничего не слышу.
Меня вот-вот стошнит.
Кай проносится рядом со мной, вздымая кроссовками облако пыли, и опускается на колени по другую сторону от Эллы. Он спокойнее меня, хладнокровнее, когда берет на себя инициативу.
— Пульс? — спрашивает он, беря ее за запястье.
Я едва улавливаю смысл его слов. Все, что я слышу, это свои собственные страдания и испуганные вопли Бринн, доносящиеся сверху, когда я утыкаюсь лицом в шею Эллы.
— Она жива, — говорит Кай.
Я беру ее избитое лицо в ладони и осыпаю солеными от слез поцелуями ее щеки и лоб.
— Солнышко, Солнышко… Элла, пожалуйста. Черт… пожалуйста.
— Макс! — кричит он. — Она жива!
Я вскидываю голову, наконец-то осмыслив его слова. К его уху прижат мобильный телефон, и Кай называет местоположение.
Девушка. Упала с обрыва. Недалеко от Планктон-стрит. Дышит.
Дышит.
Жива.
Подняв голову к небу, Кай обращается к Бринн.
— Она жива! — повторяет он.
— Боже мой. Боже мой, — всхлипывает она.
Я вытаскиваю руку Эллы из воды и прижимаю подушечку большого пальца к ее запястью, заставляя свое дыхание успокоиться, чтобы сосредоточиться на ее пульсе.
Но ничего не чувствую.
Холодок ужаса пробегает по моему затылку, когда я снова прикладываю ухо к ее груди, затем пытаюсь нащупать пульс, потом повторяю. Кай замечает, как я мечусь, и, зажав телефон между ухом и плечом, наклоняется над Эллой, чтобы помочь мне.
— Да, я все еще здесь, — говорит он в трубку, а затем опускает динамик и обращается ко мне. — Вот здесь, Макс. Нажми двумя пальцами вот сюда. Он слабый, но он есть. Она жива.
Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза, прикладывая указательный и средний пальцы к точке, где бьется ее пульс.
И ощущаю слабое биение.
Едва уловимый признак жизни.
Я встречаюсь взглядом с Каем, и он кивает мне.
— Они сказали не двигать ее, пока она не перестанет дышать, в этом случае нам нужно сделать искусственное дыхание. Скорая уже едет. Я останусь на линии.
Опускаясь на задницу, я закрываю лицо обеими руками и издаю мучительный стон. Облегчение и ужас. Благодарность, смешанная с тошнотворным неверием. Я смотрю на Бринн, которая наполовину свесилась с края обрыва, прикрыв рот рукой, а ее тело сотрясается от рыданий.
Смотрю на Эллу.
Я смотрю на ее израненное тело, на фарфоровую кожу, испещренную царапинами и ссадинами, на лицо в синяках и пятнах крови.
Наклонившись вперед, прижимаюсь губами к ее лбу и глажу ее волосы, зажмурив глаза.
— Останься, Солнечная девочка, — шепчу я, подавляя собственную боль. — Пожалуйста, останься.
Моя девочка сорвалась с гребаного обрыва.
Она упала.
И меня не было рядом, чтобы поймать ее.
«Как поймать солнце» шаг третий:
Пережить солнечное затмение
Даже солнце иногда прячется в тени.
ГЛАВА 28
ЭЛЛА
Джона приносит мне лимонад.
Я приподнимаю голову, щуря глаза под широкополой шляпой, когда солнечный свет льется с чистого голубого неба. Мой джинсовый комбинезон испачкан грязью. Хуже того, мои ногти выглядят почти черными от работы с лошадьми весь день, когда рукой обхватываю запотевший стакан.
— Спасибо, — говорю я ему, нащупывая губами соломинку. — Мама делает лучший лимонад.
— Это медовый сироп, — говорит Джона, засунув большие пальцы в петли для ремня. Лохматые медные волосы вьются у его ушей, а челка влажная от тяжелого труда под солнцем. — Сегодня Эрин придет к нам на ужин. Не могу дождаться, когда наконец-то представлю ее как свою девушку.
— Ого! — выдыхаю я, широко улыбаясь. — Это официально?
— Официально, как удар судейского молотка.
— Она очень милая, Джона. И симпатичная. — Я думаю об Эрин, ее длинных светлых волосах и идеальной челке. Однажды я попыталась сделать себе челку и стала похожа на ошарашенную пастушью собаку, у которой произошла неудачная стычка с ножовкой. — Мама слетела с катушек?
— Она приготовила три запеканки, семь пирогов и столько лимонада, что хватит на весь штат Теннесси на долгие годы.
— Звучит правдоподобно. — Я хихикаю. — Я рада за тебя.
— Спасибо, Пятачок. — Он наклоняется, чтобы взъерошить мои волосы, как будто я маленький ребенок. — Не знаю, что она во мне нашла, но я не жалуюсь.
— Она видит то же, что и я.
— Надеюсь, нет. Это было бы жутко.
Я хлопаю его по плечу.
— Она видит твое сердце, Джона. Ну, знаешь… эту большую, красивую штуку внутри твоей груди.
— Ты так думаешь?
— Я так думаю. — Мечтательно вздыхая, я потягиваю свой лимонад и представляю, каково это — однажды влюбиться. Я представляю себе сурового ковбоя с темными волосами и широкими плечами. Он подтянут и силен, потому что целыми днями работает на ранчо, ухаживает за лошадьми и прессует сено. Восходы наполнены пением птиц и цветочным бризом, а закаты — самым красивым оранжевым цветом, который я когда-либо видела.
— Эй, о чем задумалась? — спрашивает Джона, наклоняя голову набок.
Я моргаю и возвращаюсь в конюшню, фантазия растворяется.
— Просто думала о своей будущей истории любви.
— О? Тебе всего четырнадцать. У тебя еще все впереди.
— Знаю. Но думать об этом приятно, — размышляю я. — Кроме того, ты всегда хотел, чтобы я однажды нашла любовь.
Джона бросает взгляд через мое плечо, и его мудрые зеленые глаза светлеют.
— Ну, он сейчас здесь. Тебе стоит представиться.