добро по отношению к постороннему человеку – предоставить ему полную свободу. И – неудивительно! – это же самое оказывается самым большим возможным добром по отношению к самому себе. То есть – истинно обьективным. Ведь свобода одна на всех и каждый сам в глубине души такой же посторонний.
Но как взаимодействовать с посторонним, одновременно не взаимодействуя?! Да просто. Мы с ними взаимодействуем ежесекундно – пользуясь возможностями, предоставляемыми обществом, и чем больше у нас возможностей, тем эффективней мы взаимодействуем и, одновременно, тем меньше зависим друг от друга. А значит творить обьективное добро легко – надо создавать новые возможности. В этом неочевидная суть обьективного добра. Предоставить постороннему свободу – значит изыскать для этого возможности. А поскольку ни создать возможности, ни распределить их вне договора нельзя, обьективное добро в сущности сводится к успешному договору. И действительно, нигде в природе нет и не может существовать равнозначной моральной ценности. Природное "добро" – или эгоистичное личное благо, или альтруистичное благо близких. Нет ценностей и в выдумках одинокого разума – моральных абсолютах, ни один из которых не может быть универсальным и вечным. Обьективное добро вообще не выражается в чем-то конкретном, даже в таком расплывчатом как, например, наличие благ или отсутствие страданий. Любая конкретика относительна. Кому-то добро, кому-то зло. В одних количествах добро, в других зло. В один момент добро, в другой зло. Нет ценности и в абстракции чистой свободы – потому что каждый может понимать ее по своему и принуждать к этому пониманию других.
Но в отсутствии опыта успешного договора, несмотря на всю логику, обьективное добро выглядит непонятно и странно. Добро ОЭ – это тоже моральный механизм, но он пока еще не только не окреп, но даже и не появился. Потому человек и задается своими вечными нелепыми вопросами.
7 Самоограничение
– Смысл идеи договора
С этих вопросов начинается существование человека и работа его разума. Что такое человек, почему надо быть этичным, зачем я живу и т.д. и т.п. Вопросы эти, независимо от того, есть на них ответы или нет, неотделимы от морального долга, норм поведения и в конечном итоге от самоограничения. Ибо любая "правильность" возможна только путем ограничения детерминизма и путь этот всегда начинается с самого себя. Но если ответов нет, даже человек обладающий разумом, будет дополнительно напрасно мучиться, стараясь ограничивать свою биологическую сущность и слепо следовать требовательным, но необьяснимым нормам. А этика обьективна – ей нельзя не следовать, даже если периодически получается неосознанно впадать обратно в детерминизм. Просто вместо договора пока используется то, что сложилось исторически само собой. Вот чтобы покончить со слепотой и мучениями, чтобы эту неосознанность выявить, а правильность сделать простой и понятной, необходима идея общего, явного социального договора. Разуму требуются идеи, помогающие понять и обьяснить почему, зачем и для чего. Так намного легче жить и проще стать человеком. Знания – не самоцель, они средство достижения этой простой и одновременно великой цели.
В принципе, самоограничение привычнее именовать "волей", поскольку насилие над своей природой требует немало сил, которые как раз и принято ассоциировать с силой воли. Я предпочитаю "самоограничение", поскольку воля уж слишком примелькалась в сочетании с произволом, своеволием и прочим волюнтаризмом.
Понимание создает из самоограничения реальный моральный механизм. Самоограничение, следование норме – это запрет, налагаемый на самого себя, первый признак человека. Но самоограничение и следование норме – не одно и то же. Следовать можно бездумно – из страха, по привычке, подражая окружающим. Слепое самоограничение – все тот же детерминизм: это или покорность и безволие, превращающее нормы в досадные помехи счастью, или фанатизм, твердолобость и тупость, превращающие разум в машину, а нормы – в догматы. Которые, в итоге, неизбежно нарушаются, ибо их причина неизвестна, а смысл неясен. Разумный человек следует нормам осмысленно – понимая и их временность, и их условность. И при этом – беспрекословно. Понимание порождает ответственность, самоограничение становится не смутной интуитивной потребностью, а ясным и твердым долженствованием.
Идея договора не только позволяет осознать суть этики и заодно смысл жизни, но и помогает отличить людей от тех, кто только учится или делает вид. Люди без этики проявляются по отношению к его необходимости. Никто не может в трезвом уме отказаться, заявив: "это ваша придуманная, фальшивая мораль, мы будем жить по своей – истинной, богом-данной, единственно-верной и научно-обоснованной". Ссылки на "свободу вероисповедания", "свободу совести", "свободу науки" или свободу без дополнения звучат особенно смешно – как детская логика "хорошо то, что приятно". Ибо отказ от договора означает угрозу и, следовательно, насилие. Это собственно и есть его определение: насильственное действие – то, которое затрагивает других и на которое не получено одобрения в результате договора. Наивно полагать, что чья-то "истинная" мораль не затрагивает ничего не ведающих посторонних. Только договор может определить, что допустимо, а что – нет.
Без договора самоограничение не может работать. До какой степени необходимо и возможно ограничивать свою волю, чтобы самоограничение не превратилось в самоотречение, этика в мораль, а жизнь в смерть? Неочевидность ответа позволяет некоторым учащимся отождествлять самоограничение со смирением, покорностью и прочей борьбой с собственной порочной натурой. А другим – навязывать свои желания окружающим. Этика требует одинакового самоограничения от всех. Правда, одинаковое оно только снаружи. Поскольку темперамент у всех разный, то и степень контроля – тоже. Равенства опять не получается. Только таинство договора позволяет решить задачу. Самоограничение – в высшей степени коллективный механизм. Может быть поэтому оно пока и не стало руководящим принципом поведения. Пока совесть подчищает хвосты за его промахи. А когда эти промахи становятся слишком явными, совести помогает нетерпимость окружающих, которая является обратной стороной самоограничения.
– О звании (и определении) человека
Договор переводит представителей вида гомо-сапиенс из дикого, первобытного и неразумного состояния в человеческое. Противники договора заслуживают такого же отношения как безвольные животные или запрограммированные роботы. Они – часть окружающей среды. Они – вне свободного общества и не касаются нас, пока они не кусаются и не царапаются. Принуждать к договору нелепо. К нему стремятся все нормальные люди. От договора нельзя отмахнуться, из него нельзя выйти, о нем нельзя забыть.
Вспомним наши принципы организации общества и сравним человека и камень. Если камень подбросить вверх – он упадет. Из этого наблюдения мы можем сделать вывод, что камень "должен" упасть, если его подбросить. Быть камнем означает подчиняться законам камня. Точно так же
