Михаил словно не слышал поставленного вопроса, задумчиво оглядел скромный кабинет прокурорского генерала:
— И машинка у вас старенькая. «Ундервуд» какой-то. Кто сегодня на «Ядрани» печатает обвинительные заключения? Ее так и называют — «Ядрянь». Пора, Александр Михалыч, на компьютер переходить.
— Вот дело братьев Ахтаевых закончим и перейду. На радостях. А у нас в руках, между прочим, один Дробов. Что у тебя по этому делу новенького?
— Да вот вы говорите: Дробов. А и он забот добавляет каждый день.
— Что такое?
—Да вот я вам рассказывал, что он попал у меня в одном из допросов на «момент истины», проговорился про братьев. Ну, вырвалось случайно, я и уцепился, что за братья? Теперь вот уже знаю про братьев Ахтаевых все, что можно. А Дробов от своих показаний начал отказываться. «Не знаю, говорит, никаких братьев». Я ему: «Так вот же твои собственноручные показания». «Где?» — спрашивает. Даю ему том уголовного дела, в котором подшито это показание, раскрываю на нужной странице, сую под нос.
— А он?
— А он вырвал страницу, сунул скомканную в рот, и ну жевать ее.
— Отобрал?
— Зачем. Я тоже соображаю, как-никак, уже можно сказать, ученик самого «важняка» Генпрокуратуры Добрынина.. Я как раз ту страничку, которую ему собирался во время очередного допроса показать, заменил.
Михаил хитро улыбнулся.
— То есть как?
—А так, подлинник допроса с его подписью — ксерокопией. Ну, он не разобрал, сжевал. Перестал жевать, когда вдруг понял, что я сижу, смотрю на него с улыбкой и горло не зажимаю, страничку жеваную не отбираю. Неинтересно стало ему. Спрашивает: «Чего это вы, гражданин следователь, так спокойны?» — «А то и спокоен, что у меня таких страничек с твоей подписью под показаниями целых три. Чудеса ксерокса. Так что возьму вот братьев Ахтаевых, покажу твою собственноручную, глядишь, и они на тебя показания дадут».
— А он?
— А он чуть не плачет. Нервные они, урки... Говорит: «Они не дадут. Они «законные».
—Да, огорчил ты меня.
— Чем же? — удивился Михаил Коржев.
— Да тем, что такой находчивый. Опять же ксероксы, компьютеры, все для вас не в новинку. А у меня тоже такой случай был. И я, должен честно признаться, таким находчивым себя не показал.
— Расскажите, Александр Михалыч.
— Был у меня аналогичный случай. Но, что характерно, с женщиной.
— Женщина свои показания съела?
— Не совсем. Но ты не перебивай, я по порядку. На всю жизнь я эту женщину запомнил — Мария Васильевна Антиподова. И фамилия подходящая, редкая, и характер, я тебе скажу — твой Дробов перед ней сопляк. Характер волевой, целеустремленный. Отличная, между прочим, хозяйственница. Образованная — Ивановский текстильный институт закончила, дело-то в Иванове было, где я «важняком» в облпрокуратуре работал. И создала она свое «дело» в «Облтрикотаже». Лет за десять до того, как стало это можно делать по закону. А знаешь, кем до «Облтрикотажа» работала?
— Тюремные университеты проходила?
— Так да не так. Точно, была в тюрьмах и лагерях. Но не зечкой, а после института работала заместителем начальника исправительно-трудовой колонии по хозяйственной части. Никак не хочу опорочить саму должность. Обращаю лишь твое внимание на тот факт, что ближайшими ее помощниками там были уголовницы, имевшие богатый опыт экономических преступлений. Так что школу она прошла хорошую. И муж ее, кстати, был милицейским подполковником. Опять же, конечно, никого не хочу обидеть.
— Интересная была женщина?
— Во всех смыслах, сынок. Очень даже пикантная. Но вот нежной ее никак не назовешь... Жестко работала, тщательно продумывала все хищения, приписки. И не было в ходе этого моего расследования никаких погонь, перестрелок. А были долгие часы за просмотром сотен квитанций на ремонт. «Облтрикотаж» в основном занимался ремонтом трикотажных изделий.
— Не возбраняется.
—Вот именно. Но фокус в том, что никакого ремонта не было.
— А что же было?
— Был выпуск неучтенной продукции на сэкономленном и ворованном сырье и продажа ее «налево». Страшно вспомнить...
— Что ж такого страшного в самом обычном «хозяйственном» деле?
— Страшно вспомнить, какое это было медленное дело. Вот у тебя по Ахтаевым что ни месяц, то новый найденный труп и следки к банде. А тут... Квитанции, квитанции. Придумку-то я их сразу раскусил. Если не было приема в ремонт, заказчики — люди вымышленные. В фильмах да художественных повестях детективных откуда преступник берет вымышленные имена и адреса?
— Из телефонного справочника. Вот, помню, в «Адъютанте его превосходительства» резидент деникинской разведки...
— Вот именно... Но там списочек был покороче. А мне приходилось каждый день по тридцать—сорок повесток выписывать, проверять. Ты вот молодой, поди за романтикой в следствие пошел.
— Обижаете, Александр Михалыч... Хотя, конечно, и за романтикой.
— Вот, а я что говорю. Всем подавай сыщицкие погони и схватки с вооруженным противником. А схватка иной раз — поединок на словах да бой на накладных и расписках. Тоже, скажу тебе, оружие.
— Но дело то, по вашему даже рассказу судя, простое. Не то что банда Ахтаевых. Мне этих Ахтаевых еще сыскать надо, а у вас дамочка эта пикантная сидит намертво в СИЗО и дает показания.
— Ишь ты, как у вас, молодых, легко все получается: да из нее клещами каждое нужное следствию слово вытаскивать приходилось. А ненужных целое море, плавай не хочу. Ни одно слово на веру мадам эта не брала. Все ее уступки следствию только после убедительных доказательств. Переиграть такую специалистку было непросто. И сверху опять же давили: «телефонное право» в «апофигее» было. А она была женщина видная, в верхи вхожая. Со своим трикотажем... И муж имел связи. В общем, для молодого следователя, каковым я тогда был, — испытаньице. Но прокуратура ивановская выдержала.
—Довели до суда?
— А как же. Но наказание преступники получили чисто символическое.
— На суд давили?
— Не только. Тут такая вышла история. Почти как у тебя. Она уже по ходу слушания дела в суде добилась нового ознакомления с материалами дела и, можно сказать, совершила еще одно преступление. Подделку документа.
— Как это? — удивился Михаил.
— Вся закавыка в том, что простых путей она не искала. Как твой Дробов съесть улику, и все дела.
-Ну?
— Был документик, который, так же как подпись Дробова на странице показаний, изобличающей братьев Ахтаевых, ее очень беспокоил. Доказать что-то в такого рода делах окончательно и достоверно очень трудно.
Она говорит, не было, мастер говорит, было, слово против слова, и никто не виноват. Совершены фактически уголовно наказуемые деяния. А где приказ директора поступать именно так, а не иначе? А вот он, оказывается, был такой, в соответствии с которым подчиненным и вменялось заниматься по сути дела приписками. Так вот, она не стала выкрадывать документик, не стала его театрально вырывать из дела, как твой придурок Дробов. И съедать сей неаппетитный документик, дождавшись, когда следователь отвернется.
—А что же...
— Она его подделала. Всего-то несколько слов новых внесла да приписку в конце сделала. И все, и ничего не докажешь.
— Но как же так? — удивился Михаил. — А экспертиза? Можно же доказать, что чернила там разные, авторучки, время написания разное. И вообще.
— Это в кино и в книгах все так просто. А в жизни... Иногда проще, чем в кино, иногда сложнее, чем в романе. Словом, запись она сделала своей, той же, заметь, авторучкой, теми же чернилами, а время между записями прошло слишком небольшое, чтобы экспертиза могла однозначно сказать: в разное время писалось. А любое сомнение, как ты знаешь, трактуется судом в пользу обвиняемого. И правильно, наверное. На то ты и следователь, чтоб однозначно доказать вину подозреваемого.
— Неужели...
— Вот тебе и неужели. Это не рукописи, скажем, Тутанхамона отличить от рукописи Штейнбаха. Там папирус, бумага, чернила — все разное... Не говоря о том, что книга Валерия Штейнбаха, вон у меня на столе, о боксе, а рукопись, скажем, Тутанхамона — о Древнем Египте.
