На въезде их действительно ждал Саня, выехавший ранее. Роман и Дробов из машины не выходили. Даже не поручкались — нечего церемонии разводить. Веня передал старшему брату сумку с запчастями к «ВАЗу» и «запаску», ухмыльнулся:
— Видал, миндал, не потел, а заработал! Продашь, поделим, — уже строго добавил он старшему брату.
Александр покорно опустил глаза. В семье Ахтаевых с его мнением никто не считался.
Машину поставили у рынка. Роман нашел «заказчика» — Ису Кулиева. Тот на веру слова не взял. Пошел машину смотреть: очень был недоволен, что следы крови остались.
—Аккуратно, слушай, делать надо. Аккуратно. За такой работа и денег меньше.
—А, что я говорил, — заканючил Веня.
— Помолчи! — рявкнул Роман. — А ты слушай меня внимательно, на копейку меньше уговоренного дашь, найду под землей и уши отрежу.
— Пмх, зачем резать... Пошутить нельзя! Держи свои деньги. Хороший машина. Совсем новий... — И он похлопал по крутому темному запыленному боку «ВАЗа», как, наверное, похлопал бы при покупке крутой бок лихого скакуна.
Поединок с Романом Ахтаевым
Когда спустя месяцы Михаил Коржев допрашивал Ису Кулиева, тот и тогда при упоминании имени Романа вздрагивал и опасливо озирался.
Потом, уже в Самаре, в небольшом азербайджанском кафе, где обмывали сделку, пока Серега Дробов обгладывал засаленной мордой жареные бараньи ребрышки, а Веня торопливо поедал чебуреки, горой возвышавшиеся перед ним на тарелке, Роман и Иса обговаривали второй заказ.
— Следующий машина нужен белий...
— Белые «Волги» редко попадаются.
— Тогда красний...
—Вы что там, в своем ауле, рехнулись? Куда на красной «Волге» ехать, барашков пасти? Да и не делают красных «Волг».
—Ах, жалко. У нас любят, чтобы цвет отличался, чтобы машин бил на всех непохожий.
— Могу черную «Волгу» с «мигалкой» достать. Но везти ее надо будет в Азербайджан в трейлере. Так попадешься.
— Зачем попадешься? Деньги ГАИ платишь, дальше едешь.
— Не, с «мигалкой» «бабками» не обойтись. Засекут.
— А белий не можешь?
— Не ручаюсь.
— Что ты можешь, слушай? Неаккуратно работаешь. Зачем кровь на заднем сиденье остался? Зачем свежий барашка в «Волге» вез? Свежий мяс в грузовик возят. Какой нерях!
Кто знает, почему Роман именно на это слово так взъелся. Но услышал «нерях», схватил острый, заточенный нож, которым Дробов соскабливал мясо с бараньих косточек, прижал лезвие к небритой шее Исы:
— Ты, паскудник, запомни на будущее и кентам своим накажи: что закажете, то и получите. Деньги, о которых договоримся, все до копеечки — в момент передачи «тачки». А если учить меня будешь, яйца отрежу, в рот твой поганый засуну и зашью суровыми нитками. Есть вопросы, старый козел?
Вопросов у Исы не было.
Роман довольно откинулся на стуле. Осклабился кривой улыбкой.
— Не боись, старик, со мной по-хорошему, и я по-хорошему. Зачем нам лишняя кровь?
На самом деле Роман любил кровь. И разборки любил.
На одном из допросов он скажет следователю Коржеву:
— При виде крови мы звереем.
— Кто «мы»?
— Мы, Ахтаевы. Это черта у нас такая семейная.
— И Александр?
— И он. Боится, но до первой крови. А после крови — все смелые.
— Кто ж первую кровь пускает, чтоб все смелые были?
— Поймал меня, ментяра, ладно... Я и пускаю. Я, я, я бью первым! И что ты мне сделаешь? Больше срок дашь? Не испугал. Мне и на зоне теперь паханом быть. Понял? Ты так и будешь шестерить в своей прокуратуре, а я — паханом. И на зоне, и на воле.
— Недолго уж, — усмехнулся Коржев. — Следствие заканчивается. Я про тебя уже все теперь знаю.
Он действительно многое узнал в ходе следствия про Романа Ахтаева.
С 15 лет по тюрьмам и зонам, «ментов» ненавидел лютой ненавистью. А «ментами» считал всех представителей правоохранительных органов, по ведомствам их не делил.
Уверил себя, что преступники попадаются, потому что оставляют свидетелей. И дал зарок, создавая банду, в которую вовлек всех своих братьев — и старшего Александра, и среднего Вениамина, и младшего Равиля, — более он ошибок допускать не будет.
Свидетелей надо «мочить». Роман всех в страхе держал — и родных братьев, и физически сильного и не менее злого Дробова. В зоне Роман не признавал даже самых крутых авторитетов. Весь в шрамах. Чудом живым выходил из разборок. Но заслужил в конечном итоге репутацию «бешеного», которого не трогали даже «воры в законе». Злые, желтые как у волка, чуть раскосые глаза постоянно искали вокруг опасность, обиду, врага. Первая реакция на любой внешний раздражитель: «Убью!» Когда насиловал, а без насилия любовь не признавал, приставлял нож к горлу и шипел: «Убью». Когда проводил разборки с теми, кто покупал у него машины «из-под трупа», тоже, чуть что, недовольство какое или меньшая, чем договорились, сумма, обещал: «Убью!» Почерпнуто из многочисленных свидетельских показаний. Роман, когда читал эти показания, крестики карандашом ставил против фамилий свидетелей (свидетель, к сожалению, при нынешнем законодательстве у нас очень беззащитен перед изобличаемым преступником; по закону следователь обязан давать читать свидетельские показания подследственному, словно «подставляя» их возможной мести), серьезно обещал следователю: выйду с зоны, всех «замочу», из-под земли достану. Потом задумчиво добавлял: «Тебя, может, и не стану...»
Из рассказа следователя областной прокуратуры
«...Иногда мелочь помогает продвинуться. Я имею ту характерную мелочь, которая раскрывает преступника, ну, или точнее, подследственного. Преступником его суд назовет. Хотя у меня, конечно, свое мнение складывается задолго до суда, да я ведь до суда интервью не даю. Да, так вот, был такой тяжелый момент. Фактов набралось вагон и маленькая тележка. И вдруг Роман перестал давать показания. Мне еще как минимум два события преступления раскручивать. А он как отрезал. Молчит на допросах. И так три месяца! А у нас — сроки! Да и не в сроках формальных дело, надо ведь заканчивать. Материала для осуждения всех членов банды было уже достаточно, но не могу я передавать такое незаконченное дело в суд, душа против, люблю законченность, гармонию какую-то... А для того, чтобы все дела свести в одно большое, мне надо, чтобы Роман заговорил. А он молчит третий месяц. И так я ломал голову, и этак. Разные материалы, вещдоки, свои записочки, сделанные в разное время, раскладывал на полу в кухне. Жена с сыном и дочкой спят, десятые сны видят. Я курю, пью холодный чай, потому что от курева уже в горле першит, и все на полу свой «пасьянс» раскладываю. Ну, нашел я письмо, изъятое во время обыска у Романа. Причем письмо было вскрыто, значит, он читал его. Пишет ему некая девушка, скажем, Зина: вот ты уехал, милый мой Роман, я скучала, скучала, но теперь мне легче, у меня появился Мурзик, с такими же, как у тебя, чуть раскосыми глазками.
Ну, думаю, тут что-то есть. Я — к Роману. Кто такой Мурзик? Он отмалчивается. А потом из него выплеснулось: «Начальник, — говорит, — что хочешь скажу, помоги разыскать их. Мурзик, я так понимаю, — мой сын. Девушку эту я плохо помню. Случайная встреча была, неделю мы с ней в Верхневолжске хороводились. Как-то глянулся я ей. А мне все одно: баба и баба. Веришь, нет, всегда баб больше или меньше, но силой брал. А эта дала сама, да как-то охотно. Мне бы задуматься, может я ей в самом деле глянулся. А я сдуру посчитал, что оторва, раз сама дает. Ну, поматросил и бросил. Ты знаешь, почему нам пришлось из Верхневолжска срываться. И стала меня вдруг тоска глодать. Веришь, начальник, ночами не сплю... А все потому, что письмо от Зинки получил перед самым арестом. Ничего толком узнать не успел. Сперва не думал об этом, другие заботы были. Как от тебя, тягучего, отлипнуть, выкрутиться. А теперь вижу, серьезные у меня перспективы. И захотелось мне найти их, Зинку с сыном. Мало ли как жизнь сложится, если вообще мне ее оставят. А сын — он всегда сын, продолжение жизни. Даже и такой хреновой, как моя».
А теперь представьте: на конверте нет обратного адреса, и фамилии Зины ни я, ни Роман не знаем. А мне позарез надо, чтоб он опять заговорил. Поверите ли, нет, но Зину мы нашли. За 10 дней. При этом следователи и опера проделали работу не меньшую, чем та, что потребовалась, чтобы изобличить Романа! И нашли! А как же. Я слово дал: найду, он «колоться» начнет. Тут ведь не торговля с подследственным: ты мне, я тебе. Просто такие отношения сложились: каждый свое слово держит, и все... И оба слово свое сдержали. Роман «бормотать» начал, все, что я от него ждал, сказал. А что? Мазурик — он тоже человек. Мерзавец, садист иногда, но и обыкновенные человеческие чувства в нем присутствуют. При этом у меня нет никаких иллюзий: через 15 лет, если суд оставит ему жизнь, он может найти меня и «пришить», может изнасиловать и убить жену, может сына моего «опустить» и утопить... Никаких то есть гарантий на будущие человеческие отношения. Может быть, в зоне охладится, но вряд ли. Там добрый человек не добреет. А злобный свою злобу холит и лелеет 10—15 лет и выходит этой злобой переполненный. Ну, и на кого прежде всего ее выплескивает? На свидетелей, подельников, которые на него «набормотали», и на оперов, которые брали, на следователей прокуратуры, которые его дело раскручивали... А вы спрашиваете, почему я, спортсмен, курить не бросаю... Специфика работы.
