— Может быть, мне стоит нарушить последовательность и начать сначала, — сказал Камерон со смехом.
Режиссер улыбнулся и покачал головой:
— Нет, пролог в таком виде интригует, а поскольку в твоей истории есть целый ряд темных мест, требующих прояснения, давай начнем с этой детали, кажущейся самой незначительной.
Камерон пожал плечами и ответил, что действия сборщика налога скорее всего можно списать на жару.
— Ты уже многое отнес на счет жары, — сказал Готтшалк. — Давай, по возможности, освободим погоду от ответственности и сосредоточимся на другом.
Камерон кивнул, ничего не ответив, но от его внимания не ускользнула правоведческая лексика режиссера. Он что-то подозревает, сказал он себе грустно, немного не туда и ты можешь себя выдать…
— Так, если я тебя правильно понял, сборщик налога пытался отговорить тебя идти, выйдя из будки и закричав «Воа!»
— Верно, — сказал Камерон. — И что еще, как не расплавленные мозги, могли быть причиной, что он спутал меня с лошадью?
— Если вообще можно обвинять жару, то, может быть, она подействовала на твою способность слышать, а не на его способность соображать.
— Насколько я знаю, у меня все в порядке со слухом.
— Однако, я мог бы смело утверждать, что сборщик налога, выйдя из будки, кричал не «Воа», а что-то фонетически похожее.
— Почему вы так уверены?
— Потому что все радиостанции передавали одни и те же новости.
Камерон сделал, глубокий вдох, но обнаружил, что не может сдерживать дрожь в коленях. Он вспомнил, что упоминал радио сборщика налога, но был уверен, что ни словом не обмолвился о своей боязни, что пилот вертолета воспользуется своим передатчиком и доложит о несчастном случае на дамбе. Больше того, он был совершенно в этом уверен, разве не намеренно он исключил упоминание о вертолете из своей истории?
— Вы сказали — все приемники? — спросил он.
— Да, но особенно имея в виду мой я сборщика налога.
— Приемник сборщика налога был неисправен.
— Дело в спутавшихся проводах или неисправной проводке. Эти старые приемники все одинаковы. Когда ты ушел, сборщик налога, должно быть, вернулся в свою будку, нетерпеливо ударил по своему приемнику и был вознагражден последними новостями.
— Я что-то не улавливаю смысл, — сказал Камерон.
— В дневных новостях сообщалось, что переговоры прерваны, и находящиеся на передовой соединения двух дивизий вошли в демилитаризованную зону и начали наступление на Север. Короче, разразилась полномасштабная война.
Камерон чуть было не сказал, что все еще не понимает, как на него нахлынули воспоминания: сборщик налога звал его сквозь жаркое марево снова и снова, тщетно повторяя абсурдные звуки, действительно фонетически похожие на то слово, которое, как Готтшалк предположил, он слышал. Да, режиссер, должно быть, прав; он кричал другое слово — его значение было искажено той же жарой, приглушившей всплеск, который должен был быть единственным логическим следствием глухого удара, камнем… Наконец-то ставший четким смысл случившегося неожиданно “поймал” в ловушку ход мыслей Камерона, отдаваясь в его мозгу неким звуковым эффектом, эхом сопровождающим самые кошмарные и невероятные сны.
Режиссер надел свои толстые очки и пристально посмотрел на него.
— Не стоит тревожиться, — сказал он. — Сообщение было вскоре опровергнуто официально и названо тщательно продуманным враньем. Так что никакой войны нет, по крайней мере, полномасштабной. Просто легкий испуг,'вызванный чьей-то глупой шуткой. Легкий испуг, которого ты избежал благодаря своей ошибке. Так или иначе, ты же сам видишь, что сборщик налога кричал совсем другое.
— Другое, — пробурчал Камерон. Голова кружилась, словно его мозг, разобранный на части, был помещен в калейдоскоп, в который он сейчас смотрел.
— Что с тобой? спросил режиссер.
— Устал, — ответил Камерон.
— Неудивительно после всего, что ты пережил. Почему бы тебе не пройти за эту стойку и не присесть? Да… Ну и, распутав один секрет, давай перейдем к другому, кроющемуся за заграждением, через которое ты прошел и вышел на дамбу, не так ли?
— Да, — ответил Камерон с готовностью свидетеля, дающего заранее подготовленные адвокатом показания.
— Или точнее, на мост.
— Да.
— Теперь водитель автомобиля — человек, которого ты так сразу заподозрил в желании тебя убить, он выехал с другой стороны?
— Да.
— А в конце дамбы были заграждения?
— Я забыл.
— Попытайся вспомнить.
— Кажется, были.
— Значит, водитель остановился, вылез из машины и отставил козлы для пилки бревен, чтобы проехать по дамбе.
— Какое это имеет значение? — сказал Камерон, считая, что режиссер имеет склонность к окольным путям. — Чего вы добиваетесь?
— Мотива, — ответил Готтшалк. — Ты описал все эти события, закончив попыткой покушения на твою жизнь, но где объяснение?
— У меня его нет.
— Ты хочешь сказать, что оно тебя не интересует.
— Возможно, объяснения просто нет.
— Скептицизм — это всегда удобная маска.
— Почему не расположить детали подходящим образом?
— У вас, молодых людей, нет любопытства, — заметил режиссер'. — Это от отсутствия надежды. Вы просто зрители.
Вместо ответа Камерон поднял руку, как бы защищаясь, на что Готтшалк ответил смехом, означающим, что им надо вернуться к теме.
— В данном, случае на дамбу через болото. — продолжал он. — Но давай сделаем предположение, относительно водителя. Давай предположим, в порядке бреда, что он знал, что делает, когда отодвигал козлы.
— Вы думаете, что у него был мотив убить меня?
— Нет, просто у него была причина проехать через дамбу.
— Все возможно,
— Boт именно:
— Но кто станет действовать, как он, кроме?..
— Сумасшедшего? — сказал Готтшалк, подсовывая слово с такой же легкостью, с какой предлагал бы прикурить.
— Разве такой вывод не напрашивается сам собой?
— В данном случае, нет. Если этот; такт называемый сумасшедший, действительно хотел тебя убить, какого черта он исчез когда ты, беззащитный, валялся на дороге?
— Кто знает?
— Если, конечно…
— Если что? — спросил Камерон с надеждой, что режиссер не начнет высказывать догадку, которая овладела всем его существом.
— Начнем с того, что он не сумасшедший:
Камерон издал вздох облегчения.
— А некто в здравом уме и твердой памяти, кто совершенно легально мог оказался на дамбе.
— Так что из этого?
— Просто ты ошибся я намерениях водителя так же, как ты неправильно понял окрик сборщика налога, — ответил Готтшалк. — Вспомни, это именно ты сказал, что все возможно.
