Камерон издал вздох облегчения.
— А некто в здравом уме и твердой памяти, кто совершенно легально мог оказался на дамбе.
— Так что из этого?
— Просто ты ошибся я намерениях водителя так же, как ты неправильно понял окрик сборщика налога, — ответил Готтшалк. — Вспомни, это именно ты сказал, что все возможно.
— Да, — сказал Камерон неохотно. — И куда нас это приведет?
— К дальнейшему предположению, — ответил Готтшалк с улыбкой. — Бесконечным предположениям.
— Я уже устал, — оказал Камерон, считая, что режиссер имеет ярко выраженную тенденцию к усложнениям. Но он чувствовал благодарность к Готтшалку, захваченному, как ему показалось, его историей, и взявшему на себя роль актера, читающего неоконченный сценарий, обещающий бесчисленное количество вариантов финала. Да, у этой истории были всевозможные варианты окончания, и он мог помочь режиссеру выбрать один из них, учитывая его склонность соединять фрагменты. — Есть еще одна вещь, — сказал он. — О чем я не упомянул. Пока все это происходило, там находился вертолет…
— Вертолет?
— Прямо над половой.
— Интересно, — пробормотал Готтшалк. — Как ты думаешь, что он там делал?
— Откуда я знаю? — пожал плечами Камерон. — Сначала мне показалось, он гонится за автомобилем. Но мне не удалось рассмотреть. Из-за солнца.
— А, да, солнце! Несомненно, солнце — соучастник атой твоей истории.
— Ладно, давайте не будем играть в кошки-мышки, — сказал Камерон спокойно. — Я случайно видел этот вертолет, когда он здесь приземлился.
— Так ты хочешь выяснить про вертолет, — .сказал Готтшалк с улыбкой. — Это довольно просто. Вертолет мой, проще, я его нанял.
— Наняли! — воскликнул Камерон. — Зачем?
— Ответ объяснит многое. Но прежде давай обсудим самое для меня загадочное, короче, почему, чудом оставшись в живых, ты не заявил в полицию, когда добрался до города?
— Я испугался, что мне не поверят. И еще, что меня обвинят в бродяжничестве и арестуют.
— Но в этих обстоятельства, конечно…
— Не верите, не надо, — огрызнулся Камерон.
— …твой долг пойти и заявить им теперь, — продолжал Готтшалк, хватаясь за трубку телефона, стоящего у него на столе.
— Нет, — сказал Камерон. — Я не могу идти в полицию.
— Не можешь?
— Это уже другая история.
— Длиннее, чем та которую я уже выслушал? — спросил режиссер, снимая трубку с рычага.
— Послушайте, я не могу идти в полицию, потому что…
— Да?
— …я пришел из-за горы. Я в самовольной отлучке. Я собираюсь дезертировать.
— Дезертир, — проворчал Готтшалк. — Отлично! Как я раньше не догадался.
— Послушайте, через несколько недель мне исполнится двадцать шесть лет. Я уже выйду из призывного возраста. Они не имели права меня трогать. Вместо этого, они в последний момент забрали у меня бронь.
— А ты забрал ее обратно.
— Что?
— Свою бронь, — сказал режиссер с улыбкой. — У тебя никогда в жизни не было лучшей брони, чем та, которую ты получил на дамбе? — сказал режиссер, вешая трубку.
У этого человека были гораздо худшие недостатки, чем эта страсть к окольным путям. Она его самый положительный недостаток.
— Так вы не собираетесь меня выдать? — спросил он.
— Конечно, нет. Больше того, я собираюсь взять тебя на работу.
— Что делать?
— Заменить трюкача.
— Не понял.
— Который внезапно исчез.
— Вы имеете в виду?…
— Лег на дно, так сказать.
— О, Боже, — сказал Камерон, — Вы хотите сказать, что вертолет…
— Да, — пробормотал режиссер. — Вертолет снимал сцену, в которой автомобиль должен был упасть с моста прямо в реку.
— Откуда я мог знать?
— Ты не мог знать, — сказал Готтшалк сочувственно. — Я убедился, что в этих обстоятельствах ты сделал естественную и абсолютно честную ошибку.
— Но я этого не заслуживаю, вы, наверное, просто не имеете права поощрять это.
— Я и не поощряю. Трюкач исчез, так что я беру тебя вместо него. Природа не терпит пустоты.
— Но я понятия не имею о трюках!
— Наоборот, мне кажется, что ты продемонстрировал прирожденный талант.
— Вы собираетесь вот так просто предложить мне его работу. Такого рода?
— Такого рода.
— А кто он был?
— Молодой человек, такой, как ты, — сказал режиссер, пожимая плечами. — Кто-то нанял его в спешке на временную работу.
Камерон встряхнул головой.
— Вы забываете, что я беглец, — возразил он. — Через некоторое время они все равно начнут меня искать. Это только вопрос времени.
— К тому времени ты исчезнешь. Ты превратишься в другого человека — трюкача, дублирующего актера, в свою очередь играющего poль беглеца.
Интересно, он на самом деле такой сумасшедший или только прикидывается, размышлял Камерон.
— Я не представляю себе, как мы сможем это устроить, — заявил он.
В ответ режиссер снял трубку телефона, набрал номер и, после небольшой паузы, сказал:
— Шеф Бруссар? Я насчет несчастного случая. Произошла забавная ошибка. Оператора ослепило солнце. — Готтшалк посмотрел на Камерона и улыбнулся. — Да, на самом деле. Только что. В полном порядке. Ощутимый, как доллар. Бедные ребята. Да, да… Очень сожалею… Да, конечно. Как договорились. Завтра вечером на пирсе… Хорошо… Чудесно… Большое спасибо.
Повесив трубку, Готтшалк обернулся к Камерону и пожал плечами.
— Что ж, — сказал он, — теперь у тебя совсем новая бронь. Совершенно новый шанс в жизни.
Камерон с удивлением покачал головой.
— Я просто не знаю, что сказать, — пробормотал он. — Вы слишком добры.
— Не веришь, не надо, — ответа режиссер. — У тебя не очень-то большой выбор.
— Да, конечно.
— Или я не прав? — нежно воскликнул Готтшалк и захихикал. Скачала это был почти беззвучный «смех, затем, достигнув крещендо сдержанной радости, он разразился гоготом, и, наконец, режиссер просто откинулся назад и дал волю буре заразительного веселья, наполнившего вестибюль.
— Что вас так развеселило? — спросил Камерон.
— Ха, ха… какая нелепая ошибка!
— Вы имеете в виду, что трюкач настоящий?
— Нет! — крикнул режиссер, почти оглушая ого. — Я имею в виду сборщика дорожного налога, сообщившего тебе, что началась война. А ты принял ею за ненормального из-за крика «Boa!» Ха, ха, ха… Ах, ха, ха!
Камерон тоже начал смеяться, затем под влиянием режиссера, как приведенный в действие спусковой механизм какого-то взрывного устройства, он зашелся в пароксизме хохота. Откинувшись в кресле, он думал о сборщике налога, вбегающем и выбегающем из своего куба, как кукушка из часов с боем, и смеялся до упаду. Наконец, когда Готтшалк унял свое бурное веселье, чтобы дать ему ключ от комнаты на верхнем этаже, он помчался, хохоча, через вестибюль по лестнице на третий этаж. Но даже когда он вошел в свою комнату и кинулся на кровать ничком, ему не удалось подавить свою безмерную радость. Он старался не засмеяться, когда через пятнадцать минут крался за горничной, шедшей по коридору с ворохом грязного белья, чтобы дать ей постирать свою спортивную сумку.
