Наверное, ту же картину представила себе и несчастная, окончательно добитая Зинаида: она вспыхнула, как девчонка, спрятала лицо в платок и еле слышно пробормотала что-то.
– Что, что вы сказали? – накинулась на нее Лялька. – Я не ослышалась?.. Вы назвали меня дрянью?.. Вот что, Зинаида Аркадьевна, либо вы сейчас же передо мной извинитесь, а Ростислав соберет чемоданы и выкатится к своей малолетней шлюхе, либо ваш личный счет в моем банке будет закрыт! Думайте быстрее, мне некогда!
Сватья молчала, по-прежнему уткнувшись носом в платок. В душе у нее боролись сейчас самые противоречивые чувства. Наблюдать за этой борьбой, в общем-то недостойной приличного человека, было довольно противно. Что же она, идиотка, молчит? Послала бы Ляльку куда подальше! Но вместе с тем, кажется, появлялся шанс к примирению, который грех было не использовать. Худой мир… и так далее.
– Зинаида Аркадьевна, вы действительно подумайте, – подсев к сватье, сочувственно сказала Люся. – Ведь не Ляля виновата, что все так получилось. Ее негодование можно понять. Если бы вам изменил муж, как бы вы к этому отнеслись?
Эх, лучше бы она промолчала! Сватья посмотрела на нее с испепеляющей ненавистью, словно перед ней и в самом деле была счастливая соперница.
– Мне муж не изменял никогда! – объявила эта старая дура. – Потому что я глубоко порядочная женщина! А вы… вы насквозь лживая и порочная! И ваша дочь такая же! Вы все, все порочные! Вся ваша крестьянская семья!
– Ах, ты… – выкрикнула было совершенно обезумевшая Лялька, но Люся успела вовремя закрыть ей рот ладонью: «Прекрати! Это уже слишком!» – и еще одно нелитературное словцо не достигло ушей «глубоко порядочной женщины», которая, между прочим, десять лет, прикидываясь существом не от мира сего, шла на любые компромиссы, лишь бы только сладко есть и спать.
– Прочь, прочь отсюда! Вон из моего дома! – надрывно заголосила Зинаида и, не имея сил подняться с дивана, застучала тапочками по ковру.
– Ха-ха-ха!.. – Артистка сгорбилась и тоже потопала по полу нетвердыми ножками, изобразив никому не страшный гнев древней старухи, а распрямившись, сделала изумленное лицо. – И как это вы собирались кувыркаться с Марком Спиридоновичем?! Вы и с дивана-то не можете слезть без посторонней помощи…
Вот характер! Кремень. В течение всего скандала не проронившая ни единой слезы, Ляля и у себя в комнате кидала вещи в чемодан яростно, но с абсолютно сухими глазами. Рассудив, что дочери, не умеющей плакать, сейчас по крайней мере надо выговориться, облегчить душу, Люся слушала ее выкрики не перебивая, хотя текст чем дальше, тем становился все безобразнее. И по форме, и по содержанию.
– …Тварь неблагодарная!.. Неблагодарная тварь!.. Старая сволочь!.. Вот увидишь, она у меня еще пожалеет о своих словах! На брюхе приползет просить прощения! Вместе со своим ублюдочным сыночком! Но его, урода, я все равно не прощу!.. Ничтожество! Алкаш! Импотент! Мерзкий, жирный боров! Я ему еще устрою! Мало не покажется!.. Ненавижу…
Что Лялька с презрением относится к своему недоделанному муженьку, для Люси не было секретом, но чтобы ненавидеть его так неистово! Как же она жила со всем этим грузом ненависти? И зачем?.. Неужели только из соображений удобства? Видимо, так. Стремление к успеху, жажда славы и денег постепенно вытеснили все остальные желания, естественные для женщины ее возраста. Какие-то интрижки между делом и романы на стороне артистка, безусловно, себе позволяла, однако чтобы страстно влюбиться, потерять голову – это нет. Потому-то она и не бросала своего удобного мужа. А зачем? Он же ни на что не претендует, не посягает на ее безграничную свободу. Пусть только попробует!
Впрочем, может, не так уж Лялька и ненавидела Ростислава. В состоянии аффекта, вполне объяснимого бешенства – презираемый, ничтожный муж изменил с девчонкой на двенадцать лет моложе ее самой – чего не наговоришь!
Придавив коленом не желавший закрываться чемодан, Лялька застегнула на нем молнию и огляделась.
– Вроде все… А где мои ключи от машины? – Моментально отыскала ключи в кармане плаща и подхватила сумку. – Поможешь мне оттащить чемодан в машину? Я уезжаю.
– То есть как это ты уезжаешь? – растерялась Люся. – А нам что делать? Бабушка вообще спит, ни о чем не знает. Проснется, что я ей скажу?
– Скажи, я уехала на съемки.
– Нет, так дело не пойдет! Ты сейчас смотаешься, оставив после себя руины, а нам с бабушкой что, эти руины разгребать?.. Я-то ладно, как-нибудь временно дистанцируюсь, а Нюша, боюсь, опять сцепится с Зинаидой. Бабушке, Ляль, это совсем ни к чему. Она у нас и так не в лучшей форме. Поэтому ты уж, пожалуйста, сначала разберись с Зинаидой, восстанови, как говорится, статус-кво, а потом поезжай на все четыре стороны, если тебе так невмоготу здесь находиться.
Слава богу, что хоть бабушка – это святое. Услышав, что та не в лучшей форме, Лялька нахмурилась, в задумчивости закусила нижнюю губу и в конце концов, скинув плащ и туфли, забралась с ногами в кресло. Но вместо того чтобы обсудить создавшуюся обстановку, прикинуть вдвоем, что делать дальше, принялась куда-то звонить.
– Такси легковое, пикап, к семнадцати тридцати! Записывайте адрес… Так, дальше… Алло! Девушка, мне машину для перевозки мебели к пяти часам… Как это нет? Найдите!.. С грузчиками… Нет, только с грузчиками! Вы что вообще? Не я же буду переть на себе холодильник?.. Да, за город… И что? Я уже, кажется, ясно дала понять, что заплачу столько, сколько нужно. Или до вас не дошло?.. Пишите адрес…
Уже совершенно ничего не понимая, Люся дождалась паузы в распоряжениях, звучавших как приказы, и осторожно, во избежание нового ядерного взрыва, спросила:
– Объясни мне, пожалуйста, что означает перевозка холодильника? Это акция устрашения? Или ты решила, что мы съезжаем отсюда?
– Да, я так решила, – буркнула Лялька, сосредоточенно набирая еще какой-то номер. Номер оказался занят, и, беззвучно, одними губами матюгнувшись, она отбросила мобильник. – Да, я так решила! И не оставлю этим тварям ничего. Все вывезу! И холодильники, и стиралку, и всю жратву, какая есть в доме! Пусть с голоду сдохнут, скоты! Умрут от жажды! Карточку этого алкаша я уже заблокировала, так что придется ему теперь вместо виски жрать денатурат!
Дело принимало очень и очень серьезный оборот. Не на шутку перепугавшись, Люся уже готова была пойти на попятную и примириться с Зинаидой, хотя еще десять минут назад думала, что никогда не простит эту старую ревнивую идиотку, которая ни за что ни про что смешала ее с дерьмом и фактически указала на дверь.
– Ляль, а может, не стоит так горячиться? Ростислава ты простить не можешь, это понятно. Но Зинаида-то, собственно, чем виновата? Только тем, что она дура набитая. По жизни… Ты же сама спровоцировала ее на скандал. Разговаривала с ней просто ужасно…
– Никакого статус-кво не будет, ясно! – отрезала Лялька, продолжая жать на кнопки мобильника, однако, зная ее невероятно вспыльчивый, но в то же время отходчивый характер, Люся повторила свою попытку отговорить девчонку от необдуманного поступка, только уже с использованием иных аргументов:
– Хорошо, допустим, мы уедем. Но учти, свято место, как известно, пусто не бывает. Ты не боишься, что завтра же сюда могут внедриться эти… эта кожаная бабища с беременной дочерью? Не с милицией же ты их будешь выселять?
– Надо будет, так и с милицией, – хмыкнула Лялька. – Пусть внедряются. И чем раньше, тем лучше. Флаг им в руки! Можешь не сомневаться, они организуют Зинке такую жизнь, что мама не горюй! Вспомнит тогда нашу крестьянскую семью, но поздно будет. Эти горластые деревенские кошелки быстро вгонят нашу аристократку в гроб. И специалист по Канту, думаю, наконец-то допьется с ними до чертей. Вот тут и подъеду я, законная жена, вместе со знакомыми ментами. Развода, как ты понимаешь, этот козел не получит у меня до самой смерти!
«Господи, что она несет! Совсем обалдела!» – испуганно подумала Люся. В другое время она выдала бы дочери по первое число, у нее бы не заржавело. Но сейчас, когда ее малодушное молчание привело к тому, к чему привело, она не вправе была лезть к Ляльке с нравоучениями. Сама хороша! Наломала дров.
Чтобы не наломать этих дров еще больше, она подсела к дочери, считавшей себя умнее и прозорливее всех, а на самом деле сильно ошибавшейся в своих мстительных расчетах, и сказала, тщательно взвешивая каждое слово, чтобы ненароком не выдать собственную осведомленность об истинном положении вещей:
– По-моему, напрасно ты пытаешься опримитивить этих деревенских, как ты выражаешься, кошелок. Деревенские – не значит глупые или бессердечные. И пример тому – твоя любимая бабушка. Не думаю, что они такое уж исчадие ада, как ты рассчитываешь… Мне показалось, мамаша орет, как торговка, именно потому, что страшно смущена своей миссией. Заметь, она все время срывалась на слезы. А младшую мы с тобой вообще не видели. Возможно, она совсем неплохая девчонка. Просто влюбилась по глупости, по молодости.
