он не волновался даже тогда, когда пан Меховецкий вёз его в замок Вишневец.
Ах да! В то время ему нечего было терять. А сейчас?
Над этим своим странным волнением он задумался, стал проверять его холодной головой. И не нашёл тому причины. Нет, всё, пожалуй, было в ином. Здесь была замешана не просто женщина, какая-нибудь панночка. Сама московская царица… Но и от этого у него уже не кружилась голова. За год бурной новой жизни она же не могла присниться ему даже во сне, он увидел обратную сторону той медали, на которую взирал когда-то с восхищением, ей поклонялся. И вот теперь он не чувствовал к этой светской даме, к тому же московской царице, того, что было возможно ещё не так давно. Но нет, не это! Что-то смущало его всё же, шатало веру в самого себя.
И на какое-то мгновение он будто выпрыгнул из своей новой кожи, стал опять тем же Матюшкой. Не прикрывал его государь и великий князь… «А-а, это та: её ведь не обмануть ничем! Она была в объятиях того!..»
Он мог обмануть кого угодно: ксендза, гусар, полковников и самого Рожинского. Ведь даже Меховецкий и тот стал обращаться к нему как к государю, признал его. И тот же пан Мнишек недолго куражился, продался за все те же земли под Смоленском. Немного, правда, поторговался дочерью, и согласился на Псков и Новгород опять, и на том был тоже удовлетворён… «Вот пусть он возьмёт их теперь!» — проскользнула у него ядовитая мысль.
А вот её, познавшую впервые супруга в объятиях с тем, первым, как ублажить и чем купить, заставить поверить в себя, что он сделает то же, что сделал первый: посадит её на трон в Кремле…
Марина сидела на стульчике. Она была в тёмно-красном платье, специально предназначенном для выхода к знатным гостям. Оно было ей к лицу и нравилось даже ей самой. В нём она чувствовала себя царицей, должна быть ею, была ею, и это придавало ей силу. А рядом с ней стояла Казановская. Из всех её дам сюда пустили её, да ещё Доротею.
И при входе его, царя и великого князя, она, как подобало его супруге, встала.
А он увидел перед собой маленькую ростом женщину, с узкой статью, неведомой широкобёдрым и грудастым бабам на Руси. И в этом было что-то новое для него, хотя до статуэток он был не охотник…
«Испорченным был вкус у первого по женской части! — такая мысль дала ему разрядку, и он почувствовал себя увереннее перед ней. — Хотя не как женщина, наверное, прельстила она его! А чем же тогда? Была ли мила?.. Не пан же Юрий попутал его своей родословной! — с сарказмом глянул он мельком на рыжего и низкорослого воеводу. — Вернее всего, он сам запутался в его сетях!»
— Неужели снова вижу я царицу! — воскликнул он, подготовив заранее эту фразу.
Её он шлифовал, как скоморох какой-то из бродячего балагана, готовый драть горло за полушку на площади перед толпой. И так он воспроизводил её в уме и по-другому, старался, чтобы всё звучало правдиво. Известно, слово первое даёт настрой, и было важно запустить его в оборот порывом искренним, сердечным. Так женщины из света, как он полагал, скорее клюнут на фальшь. Играя сами, они всегда поддержат отличную игру, к тому же если партнёр будет достойным.
— Дай обниму тебя, супруга! — хотел было приблизиться он к ней.
Но, уловив её едва заметное отстраняющее движение, он вовремя остановился, сообразил, что тут перестарался, дал волю ей. Теперь надежда была на её женский такт, поскольку сейчас выкручиваться им нужно было вместе из этого скользкого положения.
— Государь, я рада вновь видеть вашу светлость в добром здравии, полным заботы об отечестве! Но, ваша светлость, я должна заметить, что вы поступили нетактично, когда бросили меня в руки изменников! И не удосужились побеспокоиться обо мне в ужасной ссылке, где нам всем пришлось многое претерпеть!
Она сказала те слова, которые все ждали от неё. Давала ему шанс выйти достойно из этой встречи, чтобы не уронить ни его, ни своё лицо на виду у всех присутствующих.
Стоявшая рядом с ней пани Барбара тихонько вздохнула, не подавая вида, что здесь идёт игра.
Да, здесь шла игра. И ставка в ней была очень высока: разыгрывалось Московское царство, историей поставленное на кону…
Марина побледнела. Эта встреча была для неё нелегка. И она робко, как подобало послушной жене, промолвила:
— Ах, государь, я вспоминаю до сих пор, как чернью злой напугана была! Лишь чудом осталась я живой! И Бога я благодарю за то!
Она истомно пошатнулась, но пани Барбара с Доротеей поддержали её и помогли сесть на стульчик.
Матюшка мгновенно подхватил её игру и разыграл смущение от холодного приёма как будто бы своей супруги, выговорившей ему за невнимание к ней, к её бедам. И он уже более уверенным голосом заговорил:
— Клянусь: я не покину вашу светлость никогда!
Он всё ещё опасался смазать сцену встречи излишней бравадой.
Рожинский загадочно усмехнулся и тихо пробормотал: «Достойные государя слова!» — так, чтобы его слышал только Валевский. Тот стоял рядом с ним и тоже наблюдал за любезностями супругов.
— Да, теперь пойдёт молва, что царь встретился с царицей, — так же тихо отозвался пан Валентин, тоже отлично понимая всё. — И застучит в кремлёвские ворота…
А пан Юрий, хотя набожным он и не был, украдкой перекрестился и тут же вспомнил о своих заботах: «Теперь можно и в Польшу удалиться…»
Марина, посидев минуту, снова поднялась со стульчика, давая понять всем, что приём на этом завершён. И гости стали раскланиваться перед ней. Последним, коснувшись губами её руки, шатёр покинул Матюшка.
Прошло четыре дня. И вот в субботний день военный лагерь расцветился знамёнами всех полков. Рядами стояли пятигорцы, гусары, казаки, а с ними и пехота вдоль всего пути следования Марины от лагеря Сапеги до её нового царского шатра. Тот возвели недалеко от шатра государя. И пели трубы, флейты, горны, и что-то задумчиво отстукивали барабаны, и вверх клинки салютовали, когда её повозка проходила мимо строя её восторженных почитателей.
Так думала она…
А за её повозкой шли рыдваны с её придворными дамами. Пан Юрий тоже перебирался в основной лагерь со всей своей роднёй. И только пан Олесницкий остался у Сапеги. Он не стал менять своего места временного обитания. На днях он покидал этот лагерь навсегда и удалялся в Посполитую, где его ждал король
