— Фамилия? — резко перебил Голованов; заметив, что солдат слепо шарит по карманам, подвинул — по столу — пачку сигарет.
— Моя? — осекшись, глуповато спросил солдат. — Уразов Владимир.
— Отца как звать?
— Павел Евгеньевич. — Нервничая, солдат сунул в рот сигарету фильтром наружу.
— Переверни сигарету, — посоветовал Голованов. — Где работает?
— Недавно как на пенсии. Работал в детдоме завхозом.
Голованов жестко потер подбородок.
— Ведь на похороны ходил! — Солдат выкидывал изо рта клубы дыма, в голосе его рвалась обида, стыд, боль. — Если б не отец — я бы его там, на людях, за грудки взял! Ушел я от него. Или он меня выгнал — одинаково. Говорю — какой же ты член партии! Ты — гад ползучий!..
Крутым стиснутым скулам Голованова стало горячо.
— Черт! — заменив тяжелые бранные слова привычным, выругался Голованов и длинно крякнул. — Не тебе бы такие обвинения кидать. Да прав ты!.. Адрес?
— Чкалова, восемнадцать…
Стиснув зубы, Голованов пробежал по кабинету, остановился перед поникшим, сразу бы вроде обессилевшим парнем, — армейская пружинка подкинула того на ноги автоматически, без его воли.
— Вот что, мужик. Верю, что — по глупости. Спасибо, что пришел. Говорят, лучше поздно, чем никогда…
— Я… — дернулся было тот.
— Ты слушай! — окрикнул Голованов. — Выбрось, говорю, все из головы. Не казнись, не мучай себя. Нужно будет чем помочь — приходи.
— Спасибо, товарищ секретарь! — Рыжеватые ресницы парня мокро заморгали, он судорожно сглотнул. — Переночевал я у ребят в общежитии. На заводе. Говорят — с руками возьмут!..
— Ну, все, счастливо. Топай, топай!..
Дождавшись наконец, когда хлопец закрыл за собой дверь, Голованов надолго надавил кнопку звонка; ничего не объясняя, он сунул испуганной секретарше листок с адресом, распорядился:
— Срочно пошлите мою машину. Пусть привезут… этого!
…Уразов-старший — низенький, плотный, розовощекий, в черном костюме и белой сорочке с галстуком — вступил в кабинет, приглаживая обеими руками остатки волос по краям симпатичной благополучной лысинки и опасливо проверяя, не следит ли по ковру своими коричневыми, на толстой микропоре туфлями.
— Доброго здоровьичка, Иван Константиныч! — почтительно, но не подобострастно приветствовал он секретаря райкома, готовясь обменяться рукопожатием. — В кои веков довелось свидеться. А мечтал, давно мечтал, признаться!
Небольшие, движущиеся навстречу глаза его смотрели открыто, дружелюбно, ясно, — стоя за своим столом, демонстративно заложивши руки за спину, Голованов на какую-то долю секунды опешил, растерялся от этого, граничащего с наглостью спокойствия.
— Ваши… труды? — мотнул он головой, черной прядью, взглядом на картонную папку, — кроме нее на широком, холодно сияющем полированном столе ничего не было.
— Позвольте полюбопытствовать, — вежливо испросил разрешения Уразов; он вынул из нагрудного кармана очки, аккуратно пристроил их, не очень внимательно полистал пачку тетрадных страничек; благополучная его лысинка укоризненно покачалась из стороны в сторону. — Владька-таки ляпнул! Дичок, зелень — ни в чем еще не разбирается! Что с него взять?
И снова устремил на недобро окаменевшего Голованова спокойный ясный взгляд.
— Мои труды, Иван Константиныч. Как вы правильно изволили выразиться. Сигнализировал, ставил вопросы, предупреждал. По велению сердца. По долгу гражданскому.
— Уразов, — на каком-то пределе, сдавленно, почти просительно произнес Голованов. — Вы же с ним тридцать лет вместе работали!
— Точно, Иван Константиныч, — подтвердил Уразов. — И работал не за страх — за совесть. Что бывало не окажет — расшибусь, а сделаю. С почестями на пенсию проводили. Он же, Сергей Николаич. Поглядите мою трудовую книжку — сплошь благодарности.
— И вы не провалились сквозь землю, Уразов? Получая от него благодарности?
— Иван Константиныч, Иван Константиныч! — Уразов протестующе и укоризненно развел короткими, в белых манжетах руками. — Благодарности мне объявляло государство, если вдуматься. По заслугам.
— Не могу, Уразов, понять, объясните, пожалуйста! Ну как вы могли лгать на такого человека? Из года в год! Ведь ни одна ваша анонимка не подтвердилась!
— Тут сразу несколько вопросов, Иван Константиныч, — рассудительно ответил Уразов; может быть, разве чуть обеспокоенно, настороженно взлетели, дрогнули его светлые ресницы. — Не подтвердились — потому, что пристрастно проверяли. Лгать я никогда не лгал — не приучен. Я, Иван Константиныч, разъясняю: сигнализировал. Может, он потому таким распрекрасным и был, что я его оберегал. На страже, можно сказать, стоял.
— Во-он! — протяжно, с тихим бешенством, уцепившись пальцами за край стола — чтобы не наделать чего-нибудь худшего, — потребовал Голованов.
— Что такое? Что? — мгновенно ощерился Уразов, лысинка его стала пунцовой, глаза — цепкими, ненавидящими. — Меня, старого коммуниста, — из кабинета выгонять? Ну, знаете ли!..
— Вон, говорю! — срываясь, закричал Голованов и, отшвырнув ногой стул, двинулся на побледневшего, испуганно попятившегося Уразова. — Подонок, падла! Я тебя не из кабинета — я тебя из партии выгоняю! Ты не коммунист! Ты им никогда и не был! Ты тварь, что к нам присосалась! Коммунистам всегда он был — Орлов. Был, есть и будет! А ты гниль, мертвяк! Мухомор!..
Круглым розовым колобком Уразов, повизгивая, выкатился, вылетел в приемную, — почти настигнув его, Голованов захлопнул за ним дверь так, что окна жалобно звякнули.
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО МОЕМУ ЧИТАТЕЛЮДорогой мой друг!
Мне так о многом хочется оказать Вам, что это, завершающее письмо будет, вероятно, самым коротким.
Вот и приспела пора попрощаться нам с Вами. Нынче в полдень уеду домой и с Вашего молчаливого согласия и благословения — уверен, что Вы дадите их, — примусь за работу. Теперь уже окончательно, кажется, представляя, какой она должна быть: непритязательный рассказ обо всем, что узнал и услышал в Загорове о Сергее Николаевиче Орлове, о людях, с которыми он работал и дружил, о мыслях, которые эти знакомства вызвали, наконец — с неотправленными письмами, с которыми время от времени, следуя настоятельной внутренней потребности, обращался к Вам.
Утром мы сходили с Савиными на кладбище — они возвращаются тем же дневным автобусом, что и я. Причем, к моему удовольствию, их сынишка Олег шел со мной: это ни с чем не сравнимое ощущение — держать в своей руке узкую доверчивую руку маленького человека. Он сразу узнал на обелиске фотографию Орлова, звонко и радостно объявив:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
