Они шли в темноте. Белые облака фонарей выхватывали из тьмы черные листья, и те колыхались на легком полночном ветерке, словно пиратские флаги расправлялись на реях.
– Не знаю, – сказал мужчина. – Как само сложится, так и сложится. Я не могу загадывать…
– Не можете загадывать? А что тут гадать? Разве это не от вас зависит?
– Пойми, многое не в наших силах. Да, мы любим друг друга. Да, мы сделали ошибку – каждый свою, и даже не одну – каждый свои. Но одну – главную. Общую, на двоих. Что об этом говорить. Но разве ты – не результат этой ошибки? И вообще, разве кому-нибудь удавалось прожить непрожитую жизнь? Поздно.
– Ну что ж, мне ясно. Она вас любит. А вы ее – нет. Вот и все.
– Ты ничего так и не понял…
– Да будет вам. Понял. И вы это знаете. Знаете, что я прав. Хорошо, что я прочитал эти эсэмэски. Я сначала хотел сказать – берегите ее. А теперь скажу – оставьте. Я ее сам сберегу – куда вам! Вы трус. И слабак. Мать жаль – опять ошиблась. В последний раз, наверное.
– Не смей… Нет… Я… Я не сержусь на тебя. Но спорить с тобой не собираюсь. Ты эгоист… Используешь ее, боишься, что перестанешь быть центром вселенной. Посмотри правде в глаза.
– А вы – сможете посмотреть в глаза? Не то что самой правде – хотя бы вашей жене? А матери моей? Или уже научились?
– Не стоит говорить грубости. Мне жаль, что ты совершил поступок, который разрушил отношения между нами. Мне… ты мне нравился. Из тебя выйдет толк, кто бы тебя ни учил. Я для этого, как видишь, больше не гожусь. Мне такие ученики не нужны.
– А мне – такие учителя. Взаимно, что называется. Обещайте мне, что вы оставите ее в покое.
– И не подумаю. Ничего я тебе не обещаю. Это ты мне должен обещать, что этот разговор останется между нами. «А ну как пойдет да и расскажет Аликс», – подумал он и добавил: – Ты не вправе лезть в чужую жизнь.
– Простите, – сказал Саша холодно и наконец вежливо. – Простите, но я вынужден вам напомнить, что и вы не вправе это делать. Вы раз… разрушаете… все…
Он неожиданно для себя громко всхлипнул и бросился прочь, вверх по склону холма над ночной рекой, ломая тонкие ветки и не разбирая дороги, почти умирая от стыда и, не скрываясь, вытирая слезы. Впрочем, скрыться было легко – словно крупный зверь, он мгновенно исчез в зарослях жимолости, ирги, крапивы и молодых березок.
Александр Мергень постоял еще на набережной, под фонарем, пока до него доносился шелест листвы и треск сучьев, постоял – и пошел к метро-мосту, глядя себе под ноги.
* * *
Саша спал как убитый. Лег только когда в окне посерело, подул ветер и птичий хор из университетских садов грянул словно в первый день творения. «Как прекрасна земля, – думал он, стоя у распахнутого окна и вдыхая зеленый запах рассвета. – Как прекрасна жизнь. И как люди непоправимо несчастны. Как жить, когда такая красота вокруг! Как жить, когда не с кем слиться душой, некому взглянуть в глаза – сейчас, вот сию минуту, – и как быть, если полнота чудной, радостной жизни разрывает одинокую душу? Пустота, какая же пустота без любви! – И слезы снова навернулись на глаза и пролились, и он выключил свой ноутбук. – Гаснет экран, и восходит солнце», – сказал он про себя. Читал всю ночь – письма Marie, свои ответы ей, лэ Марии Французской, варианты текстов Легенды о Тристане и Изольде – и думал, думал… Что делать? Что теперь делать?
Ему было жаль себя, жаль чудесных мгновений этой ночи, что утекали в вечность и, не разделенные ни с кем, зря пропадали. Временами он слышал в темноте скрип старых пружин – мать спала беспокойно, а однажды он уловил всхлипы. Подошел – она плакала во сне, не просыпаясь… Он погладил ее по волосам – легко, чтобы не разбудить. Она успокоилась и затихла, как больной зверек. Как сделать, чтобы она не мучилась так? Сказать ей, что знает? Признаться? Молчать? А вдруг тот расскажет?
Нет, он не станет больше касаться ее тайны. Просто постарается быть внимательнее. Добрее к ней. Может, она заметит? Поймет?
Любит… Она любит этого пожилого самоуверенного человека. Охотника. Бедная лисичка… Но ведь любит! Если так – от судьбы не уйдешь. Любовь – это дар богов. Любовь – это слезы. Что ж, пусть будет как будет. Пусть плачет. Страдает. Но только… пусть любит! Какое это, верно, счастье – любить! Это он бедный – не она. Она любит… – И он снова подошел к дивану и в полусвете наступающего утра посмотрел на нее. Она улыбалась во сне. В этой улыбке – странной, скрытной, таинственной – крылось непостижимое. И он отошел с благоговением.
Лег и уснул, спокойно, как в детстве.
Когда он проснулся, ее уже не было. А вот день был, и в самом разгаре – знойный, июльский, шумный. Но время еще оставалось – закончить сборы, проверить деньги и документы… И в аэропорт.
Проверяя все в последний раз, он услышал, как ключ поворачивается в двери. Испугался. Обрадовался. Улыбнулся. Засмеялся.
Они вместе пили кофе, она все старалась его подкормить – как всегда, по привычке… «Как она тут будет – одна? – думал сын. – Только собрался быть рядом, и вот уезжаю… А вдруг что…» Но в уголках ее губ по-прежнему, как тогда, во сне, крылось лукавое божество любви – и он видел: она неуязвима.
* * *
К кафе на Ленинском меня несла та сила, которая появлялась всякий раз, когда я шла навстречу ему. На встречу к нему. И, как всегда, все сияло. Сверкало. Лучилось.
Его еще не было… Я села за столик – маленький белый столик с зелеными салфетками в стальном держателе, под полотняным пологом на тротуаре. От прохожих меня отделяла только ажурная кованая решетка, перевитая зачем-то ядовито-зелеными растениями из пластмассы. Но это было не важно. Все было не важно, кроме того, что он вот-вот войдет под белый полог. В это лето я стала носить шляпы, шляпы с полями, и это мне нравилось. Я смотрела из-под полей и думала: раньше он не опаздывал. Теперь я всегда была первой. И ждала. Я понимала, как это плохо. Так же плохо, как и то, что эсэмэсок стало меньше. Если припомнить, если признаться себе честно, то выходит, что я не только прихожу – и пишу первой. Он отвечает – да и то не сразу. И не всегда. Я все понимала…
Но стоит ему появиться рядом – и все это кажется таким пустяком. Да разве бывает иначе? Я люблю, а он подставляет щеку. Да, так сложилось. Уже сложилось. Опять. Как всегда. Ну что ж! Как я могла не попасться на такую приманку – первый раз в жизни почувствовать, что значит – любить и быть страстно любимой? Несколько месяцев это немыслимое счастье продолжалось. Сейчас кончилось. Капкан захлопнулся – ну так что ж! Пришли слезы. Но это слезы любви! Ведь и счастье осталось… А, все равно – лучше так, чем никак.
Еще немного подождать… Сашка сегодня уезжает, и в первый раз, кажется, я не провожаю его у двери его родного дома. Но в последнее время он так поглощен собой… А если честно? Если честно, я боюсь, что он поймет. Разгадает. Ведь это должно быть так просто: один взгляд, одно слово – и я не выдержу. Не смогу скрыть. Расскажу. Так что это не он – это я его избегаю. Отворачиваюсь. Смотрю в сторону. Сплю на диване или просто лежу, уткнув нос в старинную жесткую тафтяную спинку – блеклую, как само время… Беспощадное время.
