Гаязов понимал, конечно, что Муртазин мучительно переживает свое понижение в должности, хотя разговора об этом между ними не было. Гаязов старался по возможности не касаться этого больного места. Но больше всего остерегался он ставить себя над новым директором, поучать его. Не потому, что хотел подольститься к Муртазину, и не из опасения, что крутонравный Муртазин все равно не станет считаться с ним, а потому, что ясно понимал — именно ему, директору, доверено огромное, государственного значения производство, он отвечает за судьбу большого — в десятки сотен человек — коллектива. В то же время Гаязов не намерен был превращаться в тень директора, сдавать в случае разногласий по принципиальным вопросам свои позиции без боя. Нет, он всячески старался установить с директором правильные взаимоотношения.
Муртазин протянул Гаязову конверт. Письмо было из района. В нем сельский механик писал о продукции завода, указывал на серьезные недостатки. Гаязов прочел и сказал:
— Дело пишет.
— Правильно, — неожиданно поддакнул Муртазин. — В ближайшее время сам поеду в деревню. Своими глазами посмотреть хочу, что и как. И вообще, Зариф, пора наладить регулярную связь с колхозами.
И Муртазин заговорил о том, что выпускаемые заводом паросиловые установки излишне громоздки, сложны и дороги.
— Вы, Зариф, когда-нибудь интересовались репутацией нашего завода? — вдруг спросил Муртазин.
— Да, интересовался, — ответил Гаязов, настораживаясь.
— И к какому выводу пришли?
Муртазин не выносил тугодумов. Задержись Гаязов с ответом, Муртазин оборвал бы разговор. Но Гаязов не растерялся:
— Вывод у меня такой, Хасан Шакирович. В общем, репутация завода неплохая. Но мы не умеем подать нашу продукцию покупателю. В наших инструкциях к установкам впору разве что инженеру разобраться. Если бы к этой инструкции положить примерно двенадцать цветных плакатов, которые бы наглядно показывали работу наших машин, все двенадцать обошлись бы в тридцать два рубля. Зато сельские механики избежали бы тех ошибок, которые совершил автор сегодняшнего письма. Сохраннее была бы машина в несколько десятков тысяч рублей. А покуда они тычутся вкруг машины, как слепые котята…
— Дельное соображение! Сейчас же прикажу заняться его осуществлением.
И, взяв телефонную трубку, вызвал конструкторское бюро и договорился с Поярковым.
— Плакаты будут, — кончив телефонный разговор, обратился он к Гаязову. — Что дальше?
— Дальше, вы уже упоминали об этом, надо серьезно подумать о снижении себестоимости установок.
— Это слишком общо, Зариф. Надо немедленно приступить к созданию новых технологических цепочек в механическом… Механизировать все виды ручных работ — их на заводе сотни. Добиться, чтобы машинное время станочников было не ниже семидесяти пяти процентов, и, наконец, сократить излишние штатные единицы в аппарате управления… Вот, по-моему, программа действия на первое время и для директора, и для парторга завода. Согласен?
— Согласен, — улыбнулся своими выпуклыми глазами Гаязов.
— Еще что-нибудь есть у вас?
— Есть, — ответил Гаязов весело. — Но уж из другой, так сказать, песни. О детях рабочих… У меня была целая делегация во главе с Погорельцевым.
Муртазин нахмурился и недовольно спросил:
— О детях Самариной, что ли?
— Не только Самариной. И других.
— У вас есть предложение?
— В завкоме высказали мысль, что хорошо бы организовать в больших домах пионерские комнаты. По-моему, мысль дельная. В этих домах живут больше половины наших рабочих.
— Но что дадут такие комнаты?
— А вот что. Для детей младшего возраста есть детские сады, ясли. Матери, уходя на работу, спокойны за них. А дети младшего школьного возраста остаются без присмотра. Осенью и зимой им буквально некуда деться. В клуб не пускают. В кино тоже. Собираются в темных коридорах, учатся курить, сквернословить. А будь пионерские комнаты, ребята тянулись бы туда. Их обучали бы там полезным вещам. Приучали к труду. Ведь большинство из них в свое время к нам же на завод придут. И нам вовсе не безразлично, придут ли они с кое-какими трудовыми навыками или без оных. За порядком можно поручить следить нашим комсомольцам… в порядке общественной работы.
— Это неплохо, конечно, — сказал Муртазин. — Но уж очень немасштабно. Надо создать Дворец пионеров. Отсутствие Дворца пионеров в таком промышленном районе — просто постыдная вещь.
— Кто говорит, что Дворец пионеров плохо, но когда-то он еще будет, а пока надо начинать с пионерских комнат.
— Ладно, — сказал Муртазин решительно. — К концу рабочего дня зайдете ко мне с Калюковым. Что-нибудь придумаем.
Когда Гаязов сказал об этом председателю завкома, тот удивленно вскинулся:
— А помещения откуда возьмем? В наших домах ни одной свободной комнаты! Выселять — немыслимое дело. Вот где самая жгучая проблема.
Гаязов усмехнулся.
— Потому завком и тянет с этим вопросом годами и впредь думает тянуть?..
Вечером они все трое сели в директорскую машину, чтобы осмотреть заводские дома.
Муртазин своим быстрым, решительным шагом шел впереди. Он лазил по всем этажам, заглядывая во все уголки. Калюков, страдающий одышкой, с трудом поспевал за ним.
Свободных комнат они, конечно, не обнаружили, зато в этих домах были длинные, просторные коридоры. Дальний конец их, без помехи для жильцов, можно было отделить перегородкой. Муртазин так и решил.
— Ей-ей, здорово! — воскликнул обрадованный Калюков, услышав решение директора. — И как эта мысль не пришла нам в голову раньше? Недаром говорят, что все гениальные находки очень просты. Не верил до сих пор.
Муртазин с Гаязовым дружно расхохотались, безнадежно махнув рукой.
4
Последнюю неделю Гульчира, почти не выходя, работала в механическом цехе. Она держалась замкнуто, разговоров, кроме строго служебных, ни с кем не вела, по цеху бродила как в тумане. Но постепенно мрачное настроение стало рассеиваться. Гульчиру радовало, что новая технологическая цепочка для поршневых колец наконец заработала, не принося никаких особых осложнений. Засунув напряженно сжатые кулачки в карманы халата, она посматривала издали на выстроенные стройным рядом станки. Ее смуглое, похудевшее лицо было немного бледно, черные брови сдвинуты. Здесь была и ее доля труда, но, когда товарищи поздравляли, она внешне держалась по-прежнему холодно и отчужденно. Ее не оставляла мысль, что, если бы с поршневой цепочкой не наладилось, Назиров, вероятно, обвинил бы ее в мелочной мстительности. Вместе с тем Гульчиру пугала возможность других кривотолков, — что она, Гульчира, только потому работала с душой, что хотела вернуть внимание Назирова. И она предпочитала держаться как посторонний, непричастный к делу человек.
Неизвестно, догадывался ли Назиров, какие чувства волнуют девушку, во всяком случае он не обмолвился с ней об этом ни словом. Холодным тоном начальника он потребовал, чтобы она тут же, следом, приступила к подготовке технологических цепочек для шатунных болтов и поршневых пальцев.
Гульчира, глядя себе под ноги, выслушала его и обронила:
— Об этом говорите Вадиму Силычу. Если он разрешит…
Назиров прикусил нижнюю губу.
— Хорошо, я скажу Вадиму Силычу. — Он прекрасно понял, что Гульчира таким образом давала понять, что между ними нет теперь ничего общего. И все же не утерпел: — Гульчира, завтра утром я вылетаю в Москву.
— Счастливого пути, — бросила девушка ледяным тоном и добавила, что спешит в комитет комсомола.
Несколько дней назад секретаря комсомольского комитета Колю Лебедева положили в больницу. Секретарство временно решили возложить на Гульчиру. Гульчира наотрез отказалась. Дело дошло до парткома. Гаязов вызвал ее и поинтересовался причиной столь категорического отказа. Гульчира, покраснев, прошептала чуть слышно:
— Наверное, знаете уж… Слышали…
— Знаю… Слышал… — и не подумал отрицать Гаязов.
Хотя Гульчира приготовилась к подобному ответу, она не могла побороть предательской дрожи и еще ниже опустила голову.
А Гаязову вдруг вспомнилась его далекая юность, берег Волги, Ильшат. Словно бы не Гульчира сидела перед ним, а ее старшая сестра. Как они поразительно похожи! И щемящая боль за невольно нанесенную некогда Ильшат обиду острым ножом пронзила сердце. Глаза его потемнели, но он тут же взял себя в руки.
— Вот что, Гульчира, — сказал он строго, даже с некоторым оттенком суровости. — Пусть не считают нас сплетники настолько наивными. Партийная организация вполне уверена в тебе. Да-да, — повторил он. — И не вешай головы. Смотри смело людям в глаза.
— Спасибо, — произнесла Гульчира чуть слышно.
На следующий день, по окончании смены, Гульчира поспешно заперла в шкаф свои чертежи и записи и, набросив на голову легкий белый платок, заторопилась в комитет.
