моделей, но в любом случае, пока мы недостаточно полно (чуть было не написал «до конца», но это конечное знание нам вряд ли доступно в обозримое время) представляем себе, что такое человек, что им движет, каковы перспективы его телесного и духовного развития, будет трудно остановиться на одной из них. Тем более что в истории человечества они существуют не только сменяя одна другую, не только параллельно, но нередко внутри одной общественной формации, противоречиво и взаимодополнительно. Традиционализм востребован в той же степени, что и либерализм.
Консерватизм заложен в самой природе человека. Рождение и смерть, интимное влечение друг к другу, не всегда связанное с продолжением рода, физиологические циклы женщин и мужчин вряд ли изменились за последние сорок тысяч лет доминирования homo sapiens на нашей планете. Но в не меньшей степени нашему виду свойственна тяга к новизне, к открытию и созданию прежде неведомого и не существовавшего.
Человек разумный нередко нерасчетлив в своем поведении. Насколько оно определяется деятельностью мозга? И только ли мозга? Умнейшая Т.В. Черниговская не раз повторяла, что «мозг принимает решение за 30 секунд до того, как человек это решение осознает», а «30 секунд – это огромный период времени для мозговой деятельности». Но что происходит с человеком в эти 30 секунд?
И только ли деятельность мозга делает человека человеком? Все эти вопросы имеют не только фундаментальное научное значение. Ими интересуются практики самых разных профессий – от политтехнологов до маркетологов (что, увы, нередко одно и то же). Все, кто ищет пути к манипулированию общественным и даже интимным поведением человека, кто пытается вызвать искусственно сформированную потребность в выборе того или иного политика или покупке ненужного товара. Растущая с геометрической прогрессией уверенность в том, что современные инструменты маркетинга способны творить чудеса, с большой долей вероятности может оказаться опасной самонадеянностью.
Человек, который кажется гибким и готовым к компромиссу, боящийся всего на свете, не желающий преступать порог боли, в критических обстоятельствах способен на иррациональные поступки. Он способен проявлять беспримерное мужество перед лицом смерти. И взрываться бунтом без видимых причин. Любые рациональные объяснения, любые идеологические мотивации, как правило, выглядят достаточно плоско.
Человек загадочен не только в своем величии, но и в парадоксальной низменности поведения. Когда все моральные предохранители, все общественные регламенты, все религиозные запреты оказываются отброшенными за ненадобностью. Когда зло, по определению Ханны Арендт, становится банальным, обыденным. Когда в газовые камеры отправляют под музыку Моцарта, которую любят и палачи, и жертвы.
Можно назвать это грехопадением, можно говорить о разрушении нравственных принципов общества, о ложных социальных догматах, которые вдалбливали в национальное сознание, о тотальном страхе и отчаянии, но все эти объяснения вряд ли с должной полнотой раскроют трансформацию людей, которые принадлежат к виду человека разумного. Сказать о нацистах или о фашистах самых разных толков «нелюди» – значит уйти от проблемы, которая возникает в подобных случаях. Проблемы, которая заключается в том, что они тоже принадлежат к роду человеческому.
И поэтому в высшей степени недальновидно определять поведение человека простыми мотивациями – жаждой власти, денег или удовлетворением плотских потребностей. Или сетовать, как это делали в недавние времена, на провалы идеологической работы. Социальные прогнозы, которые строятся только на подобных объяснениях, неизбежно дают сбой. В данном случае простота хуже воровства. И коль скоро, по Протагору, человек есть мера всех вещей, то самопознание есть наивысшая забота человечества.
Июль 2019
«Здесь можно сотворить мир»
В минувший четверг, 23 мая 2019 года, исполнилось тридцать лет со дня смерти Георгия Александровича Товстоногова. 23 мая 1989 года после генеральной репетиции «Визита старой дамы» он сел за руль своей машины и по дороге скончался, едва успев припарковать автомобиль. Ему было всего 73 года. Его мгновенная смерть была трагична не только для его близких, не только для актеров и сотрудников тогда еще ленинградского Большого драматического театра. В казенных словах «советское искусство понесло невосполнимую утрату…» содержался реальный весомый смысл.
Утрата казалась катастрофически невозможной. И поистине невосполнимой. Для всего мирового театрального сообщества и для миллионов зрителей. Помню серые от горя лица К. Лаврова, О. Басилашвили, С. Юрского… всей труппы БДТ и многих других режиссеров и актеров из самых разных уголков большой страны, которые приехали разделить общее горе. Г.А. Товстоногов был не просто выдающимся режиссером первоклассного, легендарного театра. Он оказывал глубокое влияние на все современное ему сценическое искусство, о чем П.А. Марков написал в своем «Дневнике театрального критика». Г.А. Товстоногов не только демонстрировал класс мастерства, он был своего рода камертоном, по которому определяли чистоту творческого тона его собратья по профессии. Даже в ту уже позднюю его пору, когда казалось, что его режиссерская чувственная энергия истончилась и он восполняет ее высочайшим профессиональным умением.
Именно в эти последние его годы он подолгу не отпускал меня из своего кабинета в мои нечастые наезды в Ленинград. Его интересовало все – от книжных новинок и театральных сплетен до большой политики. Он принимал стремительное изменение мира вокруг него с мудрым любопытством, предчувствуя крутой исторический поворот, который ему не суждено будет пережить (но об этом не знали ни он, ни я). Иногда мне казалось, что его тяготит театральное и человеческое одиночество. Но прежде всего ему было необходимо впитать в себя как можно больше деталей повседневной жизни. Деталей, столь необходимых для театрального творчества. Он поразительным образом умел выстраивать из них мир подробно достоверный и одновременно художественно напряженный. Его театральная магия превращала в эпос любой частный случай (об этом точно написал А. Смелянский, размышляя о товстоноговской постановке «Пяти вечеров» А. Володина). Г.А. Товстоногов отчетливо понимал, что искусство рождается не только (и даже не столько) из сора жизни, сколько из того подспудного движения бытия, трагического хаоса, который выталкивает на поверхность жизни нечто незавершенное, требующее разгадки и художественной формы. Его укорененность в грузинском искусстве определяла особый романтический строй, который придавал чувственную теплоту его петербургскому академизму. Он как никто, наверное, в современном ему театре умел создавать спектакли большого стиля, в которых рефлексировали образы величественного города, отлитого в классических формах. Но Товстоногов остро чувствовал, что под этими совершенными формами нервно пульсирует причудливое сознание героев Гоголя и Достоевского, доходящее до умопомрачения.
У Г.А. Товстоногова были свои непростые отношения с советской властью. Сын репрессированного отца, он знал не только парадную сторону социалистической реальности. Он тонко чувствовал правила игры в советской Византии. И старался не переступать «красных флажков», хотя его режиссерский темперамент водил его по самому краю, а порой
