Нокаутирующий удар этому запрету был нанесен одновременно и независимо друг от друга революционной философией марксизма и революционной эстетикой русских демократов. «[...] Часто произведения искусства имеют и другое значение — объяснение жизни; часто имеют они и значение приговора о явлениях жизни (курсив мой. — О. Б.)»25. Искусство было осознано как могучее средство общественного развития 26.
Но если мы вправе задуматься над гносеологическим значением тысячелетнего табу (ведь у природы свои мотивы, и куколка до времени, быть может, и не должна ощущать себя бабочкой), — то, с другой стороны, нельзя не видеть и совершенно конкретных, чисто классовых причин, вследствие которых господствующая идеология неизменно и целенаправленно боролась против любых вариантов идеи активного преобразования уже существующей действительности. Современная дегуманизация буржуазной культуры, несмотря на совершенно уникальные, не имеющие исторических аналогов черты, несомненно, имела своих пророков. И если мы говорили, что эстетическое сознание веками стремилось в различных формах осмыслить человечность, то реальное развитие общественных отношений в системах все растущего классового антагонизма отнюдь не способствовало этому.
Уже пришедшая на смену античному реализму «средневековая схоластика с телеологическими мечтаниями» 27 жестоко низринула человека. Правда, и сквозь дым аутодафе пытливый подмастерье с хитрыми глазами Уленшпигеля не переставал шутить и посмеиваться. Но понадобилось целых четыре столетия, чтобы аскетические лики святых озарились человеческим выражением и богоматерь мягко улыбнулась улыбкой прекрасной дочери Италии, простой продавщицы из хлебной лавки. Эпоха Возрождения, по существу, явилась последним периодом в истории европейского классового общества, когда образ гармонического человека мог претендовать на роль общепризнанного идеала.
И тем не менее мечта об утерянном гармоническом прошлом, о свободных и счастливых героях древности продолжала неотступно преследовать человечество. Каждый на свой лад стремился воскресить «золотой век». Одни — с мыслью о судьбах мира, другие — с циничным эгоизмом повторяя за Людовиком Солнце: «После нас — хоть потоп!» Создавая и накопляя богатства, воюя и уничтожая друг друга во имя сменяющихся политических, религиозных и моральных идеи, подчиняясь объективной необходимости или уступая своеволию тиранов, люди из века в век продолжали мечтать о прекрасном, свободном, счастливом человеке и неумолимо удалялись от него, с каждым новым поколением все острее ощущая эту потерю.
Это выглядело чудовищной насмешкой, безжалостной иронией судьбы. Горькие морщины избороздили чело рембрандтовских портретов. Мировая скорбь звучала в стихах и песнях. Безнадежностью веяло со страниц философских трактатов. Философы пытались примирить абсурдность истории с логикой разума. Мечтатели звали к утопиям. «Изумительный», по словам Шопенгауэра, Кант теоретически узаконил непримиримые противоречия реальной жизни в своих «антиномиях». Великий Гегель облек в стройную систему неизбежность гибели живого счастья, предложив взамен одураченному современнику пустыню чистого, познавшего себя разума. Это было великолепное последнее утешение — теоретическое здание, стройное, как снежные вершины, и, увы, столь же холодное и ненужное людям, не перестававшим мечтать о живом, полнокровном, трепетном идеале — земном человеке-боге, чье божественное тело, просвечивая теплым мрамором, жило теперь вечной жизнью лишь в музеях и картинных галереях...
С проворством хищника, с косностью мещанина капитализм, расчищая все на своем пути, покупая продажных, уничтожая непокорных, водрузился над миром. Он не пытался быть ни героем, ни богом. Он не звал в «золотой век». Он провозгласил золото единственным идеалом. Погас последний огонек во тьме, на который столетиями оборачивались люди. Не стало ничего, кроме безликих вещей, в которых скопился отчужденный труд миллионов.
Включились часы «заката Европы». Наступал конец.
Медлительный XIX век не подозревал, что уже прорастают семена, заложенные поколениями борцов, что уже началась новая история человечества. Решительно оттеснив стихии, в нее вмешался могучий разум. Марксизм развенчал капитал и создал научный прогноз дальнейшего развития общества. С математической точностью логики и с пламенной страстью художника революционное сознание обозначило путь к человеческому идеалу, перед живой красотой которого померкли герои и земные боги Эллады, сразу став наивными и милыми, какими кажутся взрослому человеку его детские игры...
Однако в капиталистическом мире продолжали действовать стихийные законы чистогана. Окончательная дискредитация гуманизма прошлого породила соблазн экстравагантного изгнания всего человеческого из сферы художественного творчества. Над прахом поверженного идеала закружился гойевский хоровод кривляющихся масок «нового» искусства. Общими усилиями растерявшихся капитулянтов, циников и дельцов был создан один из многих современных мифов — рабский миф прогрессивности антигуманизма.
Модные плевательницы впервые в истории открыто пошли в наступление на человека. Секс и кликушество подменили чувства, юродство — веру, цинизм — идейность. Ничевоки, дадаисты, супрематисты, подобно зловещим и нелепым «созданиям лихорадки и тьмы», как окрестил когда-то давно сюрреализм Луи Арагон, возникали, трансформировались друг в друга, распадались, раздувались и лопались адскими зловонными пузырями. Сотни, тысячи талантов барахтались в разбушевавшейся трясине. И нужно было обладать поистине сверхчеловеческими силами и гениальной непоследовательностью Пикассо — величайшего кудесника и гаера современности, почти век крутившего блистательные сальто-мортале на краю пропасти, — чтобы не сорваться в безнадежную спираль бессмысленного самоуничтожения...
Стремительный процесс развития антигуманизма, подгоняемый истерией военного психоза, который обесценил уже и само буржуазное богатство, и сами вещи, не мог не привести в конце концов к полному отказу искусства от всего реального, на чем стоило бы задержать внимание, чем стоило бы восхищаться или что имело бы смысл жалеть. В абстрактных эзотерических мистериях не осталось и воспоминания об аромате сезанновских яблок, роковым образом провозглашенных однажды яблоками «нового» познания.
Можно субъективно принимать или не принимать модернистское искусство. Можно любоваться его опусами или отворачиваться. Можно согласиться даже с известной позитивной ролью абстракционизма в формировании предметного мира, в развитии современного дизайна. Это ничего не меняет. Есть объективный исторический процесс, в котором роль этого последнего шага, завершившего дегуманизацию буржуазной культуры, уже определена. Объяснимо душевное смятение идеолога «нового искусства» Герберта Рида, всю жизнь воевавшего с реализмом и незадолго до смерти опубликовавшего статью, где говорилось: «Все назначений искусства ставится под вопрос, и мы в настоящий момент стали свидетелями не только распада современного направления в искусстве, но распада самого интеллекта, низведения его в ранг вечной „красивой забавы", и не забавной, и не красивой [...]» 28 Герберт Рид сделал свой невеселый вывод, имея в виду, главным образом, поп-искусство. Порицая поп-искусство за «предательство», за бессмысленный «повтор» беспринципности «дада» — одного из течений внутри модернистской стихни, — он не захотел понять, что сама эта стихия — затянувшийся фарс, пародийный повтор уже бывшего: подражание «матческому» искусству, эксплуатация африканских, полинезийских, инкских магических мотивов, эклектическое смешение и навязчивая гиперболизация абсолютизированных формальных приемов и элементов...
Очевидно, со временем окажется крайне увлекательным исследование психологического феномена духовного каннибализма дегуманизаторов XX столетия с их маниакальной страстью к гротеску, с их ерничеством и цинизмом, с их зловещим тяготением к идолам, шаманству и заклинаниям. С устремлениями парадоксальными и неуместными тем более в эпоху реальной возможности мировой катастрофы, результатом которой может стать картина, чудовищно пародирующая гуманистический образ Леонардо: тень последнего человека на стене, освещенной атомным солнцем...
Конечно, было бы несправедливым на основе сказанного констатировать полное отсутствие гуманистических умонастроений в современном буржуазном мире. В противоположность теоретикам я социологам, убежденно развивающим антигуманистические концепции, многие прогрессивные мыслители, писатели, художники, ученые Запада ищут выход из безнадежной духовной ситуации. Некоторые уповают на победу рационалистически-гуманистического начала, возлагают надежды на существующие здесь специальные союзы гуманистов и атеистов. Другие, напротив, видят решение проблемы в обращении к морально-религиозным ценностям; третьи — к идеям экзистенциализма.
