Но даже в своих самых прогрессивных формах буржуазное сознание не может вырваться из пассивно-традиционных норм просветительского антиклерикального гуманизма, не оказавшись во власти новых мифов: миф о «вечности» и «прогрессивности» «демократического» буржуазного общества, миф о неизбежности порабощения современной цивилизации техникой, миф о девальвации личности при социализме и т. д. Как правило, буржуазные гуманистические концепции оказываются совершенно оторванными от реальных социальных проблем. Сосредоточиваясь лишь на вопросах этики, просвещения, высшей морали, они горько констатируют отсутствие условий для реализации своих программ.
В целом, современный буржуазный гуманизм не направлен против существующего, но стремится лишь к посильному его усовершенствованию. Его интеллигентные адепты бесконечно далеки в этом отношении от своих классических прототипов. Даже такой тихий ученый человек, как Эразм Роттердамский, вступивший тем не менее в конфликт не только с папой, но и, до известной степени, с господом богом, в чем его упрекал Лютер — «человеческое значит для него больше, чем божественное», — был бы, вероятно, искренне огорчен мягкотелостью последователей.
Логика и диалектика истории имеют свои особенности. И то, что вчера еще было прогрессивным, сегодня, при всей симпатии к конкретным людям и их субъективным побуждениям, приходится квалифицировать как утопичность, а то и реакционность. С того момента, когда сущность человека оказалась осознана как деятельная, преобразующая сила природы и общества, понятие гуманизма обрело совершенно особый смысл.
Не будем ставить под сомнение подвижничество Альберта Швейцера — этого последнего рыцаря в высшей степени трогательной и в той же мере утопической мечты о духовном возрождении христианского мира, — его еще при жизни достаточно осуждали за наивность и старомодность. Склоним головы перед светлой памятью Антуана де Сент-Экзюпери, чьи книги так же светлы, как и до конца отданная людям жизнь... И все же перед лицом бесчисленных современных теоретических концепций интеллектуалистского, этического, христианского, атеистического, экзистенциалистского толка, претендующих на роль нового гуманизма, мы обязаны быть объективными.
«Наряду с патетическими восклицаниями о бедственном положении человека, — пишет Ц. Арзаканьян, — о его отчужденности, мы слышим также призывы о его освобождении и раскрепощении. Было бы странно, если бы в этих призывах мы видели лишь лицемерие и ложь. Нет, например, оснований обвинять в лицемерии Сартра или Камю. Однако мы не можем не заметить, что они, столь много написавшие „о человеке", так мало заботились о его достоинстве и были так мало гуманны в подлинном смысле этого слова.
В самом деле, что такое человек в современных философских и культурных концепциях Запада, ставящих проблему гуманизма? Как он понят? [...] Человек — мыслящее животное, приспосабливающееся к окружающей природной и социальной среде. Не более. Именно потому, что только приспосабливается, он в ситуации „отчужденности" фактически перестает быть человеком, мыслящим и преобразующим существом. Для западных теоретиков человек лишь биологическое ничтожество, с которым можно проделывать любые экономические, политические, мировоззренческие, моральные, „экзистенциальные" манипуляции. При первой же длительной трудности он мгновенно „отчуждается", утрачивает все существенные человеческие связи и оказывается в положении беспомощной и бессловесной твари» 29.
Концепции «сочувствия» обездоленному человеку, отрицающие в то же время именно то, что отличает человека от всех созданий природы — его родовую способность сознательно и целеустремленно преобразовывать действительность, — не могут быть сегодня прогрессивными. Оставаясь в лучшем случае на уровне античного гуманизма, где открытая зрителю арена человеческих судеб замкнута для самих героев трагедии глухой стеной рока, подобные концепции посредством нагнетаемых эксцессов отчуждения возвращают современного человека в древнюю область запретов, ставят его перед пассивным выбором, означающим всего лишь аккомодацию и уже существующим враждебным обстоятельствам.
Разве не была домарксистская философия ступенями к разгадке человеком своей всеобщей, абсолютной творческой сущности? И разве не в этом главном открытии заключается единственное оправдание бесчисленных заблуждении и всего чудовищного самомнения Homo sapiens, ищущего смысл своего возникновения и существования? Смысл того и другого лишь в одном — в Homo agens — в Человеке Творящем. И отказываться сегодня от понимания этого смысла — значит отнимать у человека не только будущее, но и прошлое. Чем же иным можно теоретически, а тем более морально оправдать перманентное «грехопадение» человечества, тысячелетиями самовластно и жестоко утверждавшего себя в мире? Не просто же инстинктивной тягой к потреблению? И не просто склонностью к эксперименту возомнившей о себе мыслящей обезьяны? Допустить подобное — значит сразу же свести человека в разряд, преступников даже по отношению к его старинным «друзьям» — собакам и кошкам, не говоря о всей безжалостно покоренной природе. Это значит оставить человеку лишь горькое «право сильного», право победителя, которого не судят. Но «право сильного» — уже отнюдь не гуманистическая концепция, и здесь воинствующий антропоцентризм вплотную смыкается с крайними формами человеконенавистничества.
Не только суть, но и единственное оправдание гуманизма — в понимании творческого человеческого начала, осмысливающего природу и общество не для того, чтобы выжить в борьбе за существование, и не для того, чтобы подчинить их эгоистической воле, но для того, чтобы преобразовывать и то и другое в соответствии с их собственными объективными законами.
Даже выступая в защиту человека, даже участвуя в благородной борьбе за мир, пропагандируя всеобщее просвещение и атеизм, современные буржуазные «гуманисты» (думается, у нас есть достаточно веские, чисто теоретические основания поставить здесь кавычки), конечно же, не способны противопоставить ничего серьезного всеобщей частнособственнической дегуманизации культуры. Буржуазные «гуманистические» концепции, будучи принципиально пассивными, фактически, как мы видим, оказываются направленными, против деятельного, преобразующего, собственно человеческого начала.
Пока люди не осознавали в себе этого начала, подобные концепции оставались просто исторически ограниченными, недостаточными, хотя могли быть при этом и прогрессивными (например, по отношению к религиозным воззрениям). Однако с момента возникновения и по мере распространения нового понимания человечности любые идеи, отрицающие или ставящие под сомнение это величайшее завоевание человеческого духа, значение которого в известном смысле превосходит сумму достижений всех частных наук, неизбежно становятся реакционными идеями. Такова диалектика общественного развития, и тут, как говорится, ничего не попишешь...
Только деятельный, осознанный, классовый гуманизм как требование активного преобразования существующей действительности, как требование создания оптимальных условий, необходимых для подлинно человеческого творчества, можно назвать сегодня новым гуманизмом эпохи Человека Творящего. Такой гуманизм, принципиально отличный от всех форм гуманизма стихийной «предыстории» человечества, есть гуманизм начавшейся эры сознательной истории, эры научного коммунизма.
И, как подчеркивалось выше, реальное историческое движение к торжеству коммунизма как к завершенному натурализму, равному гуманизму (Маркс), подобно всякому целенаправленному созидательному процессу, требует развитого эстетического вкуса — эстетического сознания народных масс, усилиями которых осуществляется грандиозный процесс творческого построения нового общества.
3. ЕСТЕСТВЕННАЯ КРАСОТА
Теперь нам предстоит коснуться тон сферы красоты, которая фигурирует во многих сочинениях по эстетике как красота дикой природы. Именно эта природная красота девственных лугов, красота закатов и восходов, великолепие волнующегося под солнцем океана и очарование ландыша в лесистом овраге — все то, чего не касалась рука человека, к что ни с какой стороны не является плодом человеческого труда, — не раз становилась камнем преткновения эстетических концепций, так или иначе видящих в красоте запечатленную вне человека человеческую сущность. Если в результатах творческого труда пресловутое «объективное запечатление» в физических качествах или свойствах предметов и явлений общественной или духовной человеческой сущности еще можно как-то, с грехом пополам, аргументировать, то здесь подобное «запечатление» выглядит абсурдным.
