правило, принимает сытое и удовлетворенное тело. Печь была хорошенько натоплена, так что всем было приятно, тепло, тем более, учитывая исключительно паршивую погоду на улице – шел дождь, а ветер, первый по-настоящему осенний вихрь, метал потоки дождя в окна. В стеклах отражались только их выглядывающие из темноты лица. На столе господствовали крошки и большое пятно от соуса в виде капли.
Да-да, теперь ужины затягивались, и Войнич не знал, влияла ли таким образом на них всех заметная краткость дня, или же тенью на весь пансионат наложилось ухудшающееся состояние Тило, так что все искали собственного присутствия ради подкрепления сердец. И как-то, ни с того, ни с сего, появлялась приличных размеров бутылка Schwärmerei, герр Август же закуривал свою единственную, предназначенную на весь день сигару, чтобы несколько раз затянуться ею, а потом раскашляться до слез.
Как-то вечером Лукас забарабанил пальцами по столешнице, невольно подражая этим жестом герру Августу – или это он его так передразнивал? – и, ужасно скривившись, сказал:
- Вижу, что некие иррациональные дела занимают ваши умы крайне нездоровым образом. Вы делаетесь беспокойными и пугливыми.
А герр Август на это:
- Такова натура осени. Задумываешься о смерти, а она всегда пугает. В особенности, неожиданная, как здесь. Ничего удивительного, что люди имеют склонность к сказкам и мифологии, когда не понимают того, что происходит вокруг них.
Раймунд, который принес очередную бутылку Schwärmerei, встал в двери, опираясь о косяк.
- Духи, - коротко произнес он, а Опитц при этом поглядел на него с укором. Лукас же с благодарностью подхватил тему.
- Мы движемся по почве демонологии, то есть способа мышления, свойственного ранним стадиям развития человеческого духа. Когда появляется трансцендентный, единый Бог, всяческая демонология исчезает. Развеивается, словно дым. Мы подвергаем ее контролю, и современный человек обязан относиься к ней, как к своеобразному атавизму и детскому баловству, разве не так? – говорил он, глядя на герра Августа. – Демонов нет. С тех пор, как Сын Божий пожертвовал собой ради нас, демоны уже ничего сказать не могут.
- Не могут уже ничего сказать, - задумчиво повторил за ним герр Август, слегка подражая прибалтийскому акценту Лукаса. – И все же, демоны существуют, благодаря тому факту, что мы о них говорим и мыслим. Что на эту тему появились поэмы и театральные пьесы. Что в них верят люди, а здесь, в деревне, их панически боятся…
На это отозвался окутанный дымовым облаком Фроммер:
- Имеется слишком много доказательств их существованию, чтобы все можно было бы замести под половик. Я знаю людей, которые имеют опыт общения с духами. Я и сам видел необычные вещи… - таинственно прибавил он.
Все ожидали, скажет ли Фроммер что-нибудь еще, представит всем одну из тех пугающих, дурацких баек, которые столь охотно рассказывают себе кухарки. Но, естественно, тот таинственно замолчал и скрылся в клубах дыма.
И не было способа, чтобы не отозвался Август:
- Я согласен с вами. Они существуют только лишь в такой форме, как наши внутренний, субъективный опыт. Иллюзия и фата моргана…
- Э нет, извините, фата моргана – это вовсе не субъективное переживание. Это отражение образа, осуществляющееся в результате метеорологических явлений, - отозвался Фроммер из-за тучи дыма.
Тут уже вмешался Лукас. Он находился в одном из своих раздраженных состояний:
- Демоны – это синоним хаоса, отрицания и лжи. Демоны – это всегда множественность против божественного единства
- Извините, но как можно сражаться с несуществующим врагом? – отважился спросить Войнич, сам изумленный своей смелостью.
- Множественность против единства,- сказал Лукас, игнорируя его. – Хаос против порядка. Природа против Логоса. Язычество против Единого Бога. Вот это и есть демоны. Демонология показывает нам мир, замкнутый сам в себе, без какой-либо трансценденции, поскольку демоны действуют вмиру, демоны действуют в натуре, и в том видении мира, в котором действуют демоны, Бог является чем-то, находящимся за пределами природы, а вот человек становится пленником той же природы.
Герр Август тщательно и с явной жалостью загасил тлеющую сигару.
- Здесь я вижу небольшие противоречия. Иы все могли бы определить, что демоны существуют как символы, как образы в нашей голове. И поскольку мы в них верим.
Тут вновь отозвался Фроммер. Он выплыл из тени и дыма, чтобы с освещенного лампой стола взять рюмку с Schwärmerei:
- Для меня демоны представляют собой своеобразную гарантию непрерывности бытия. Ибо, как бы оно было, если бы между миром и Богом зияла столь огромная дыра, практически бездна, ничем не заполненная, эфирная. Демоны засыпают эту дыру в существовании. Святые в католицизме – они ведь тоже своего рода демоны, только, вроде как, помогающие людям. Раз имеется место для святых, тогда вы обязаны сделать местечко и для демонов. Кто верит в святого Августина, обязан верить в демонов, которые его преследовали – это логично.
Все поглядели на Лукаса, зная, что он католик, то есть, проблема касается его, и тогда отозвался Войнич:
- Способны ли демоны говорить? Владеют ли они голосом?
- Плотин в "Эннеадах" говорит, что: а как же! Они умели пользоваться людским языком; но со временем Отцы Церкви уперлись на том, что нет. Что нет у демона власти над словом. У них отобрали голос, вот они теперь и разошлись.
Герр Август усмехнулся себе под нос.
А Лукас на это:
- Я считаю, что необходимо ритуально отрицать реальность демонов, а если это не удастся, необходимо подвергнуть их экзорцизмам. Существуют Бог и мир, и ничего между ними нет. Дух и материя. Философия и наука. Священное и светское. Разум и тело. Вся наша цивилизация на этом поострена, наш разум так работает. Это, либо то.
- Вы представили довольно радикальный дуализм, азиатский, я бы сказал, прямиком от Зороастра, - ответил на это Август. – Тем временем же мы, воспитанные в греческой традиции, - тут он повел по всем взглядом, как бы желая удостовериться, что, и правда, все без исключения свидетельствуют свою принадлежность к греческой традиции, - обязаны сослаться на Платона и его идею посредственного мира. Эта третья территория выполняет роль посредника между трансцендентным Богом и имманентным человеком. Между духом и натурой. Между эмпирикой и метафизикой. Парадоксально, но, будучи посредником, этот мир "между" приводит к сохранению различий между первыми двумя. Подумайте об этом.
- Платон был язычником. У нас есть Аристотель! – не слишком логично запротестовал Лукас.
- Ну да, старый мир был языческим, равно как и сам Аристотель, только это не меняет факта, что это так же был наш мир, и мы многим должны ему благодарить. Я постулирую признание правоты этому миру между "либо-либо", он был бы чем-то вроде серой
