мол, догоню. Разговор его взволновал: понимал, взыграла в нем застарелая обида. Выставит принародно Филатова, унизит, утолит свою давнюю ненависть. Но к этому примешивалось и другое, наиболее важное — рушится старое, страшное и унизительное, чему возврата он не желает…
Постоял возле церкви. Ветер гулял по звоннице, раскрытой со всех сторон, простуженно пел в колоколах. Вспомнилось, как они разговлялись на колокольне жаренным в тесте гусаком бабки Домны. Усмехаясь, обежал взглядом неясную цепочку плетней, угадал знахар-кин курень. В летней кухне светился огонек. «Куренку гонит…»
Что-то отделилось от плетня, зачернело в проулке. Сдавил пальцами глаза: не померещилось? Всадники. За малой группой выступила плотная масса. Передний повернул коня. В тулупе, голова замотана башлыком. Глуховато спросил:
— Скажи-ка, братец, хутор этот Казачий?
— Так точно.
— Нам правление.
— А вот.
В знак благодарности офицер угостил куревом. Стащил Борис пуховую перчатку, долго копался. Выгреб три папиросы. Сунул в рот, остальные хотел положить обратно, но щедрый хозяин успел захлопнуть портсигар.
— Вижу, из служивых… Казак?
Борис завозился, устраивая папиросы в пазухе: слыхал, но на вопрос не ответил. Спросил в свою очередь:
— Из Новочеркасска?
Не ответил и офицер. Повернувшись в седле, поднял руку — давал сигнал.
Сворачивая за ограду, он увидел: из проулка вслед за всадниками въезжали на плац тяжело груженные подводы. Пыхтя пахучей папиросой, заспешил на окраину хутора.
В хате Степаниды застал картежную компанию. Карты нерастасованной колодой лежат посреди стола, рядом — непочатая бутылка. Говорил Красносельский. Строги, хмуры лица ребят. Бросил папаху и шинель на ларь поверх кучи одежи.
— Чуешь, Борис, об чем тут артиллерия балачки травит, а? — вскочил Мансур. — Филата из правления вытурить, а Советы вселить.
Борис, не глядя ни на кого, положил на стол папиросы.
— Пробуйте, офицер угостил.
В дверь вломились двое, из молодняка. Запыхались — бежали.
— Казаки! Полон хутор! С самого Новочеркасску!
— Атаман расставляет по казачьим дворам подводы…
— А подводы полны ружей да бомб!
— Погодите, — оборвал Красносельский. — Оружие, говорите, в подводах?
Парни неуверенно затоптались.
— Казаки промеж собой…
Володька Мансур грозно надвигался.
— Морды вам понабить, сопляки, за брехню… Ну-ка, вываливай с хаты!
Борис ухватил его за полу. По цепкому взгляду Красносельского понял: последнее слово предоставил ему. «Разлад тут у них… Володька колобродит. Не возьмется он за винтовку… — краем глаза косился на Мансура. Лица не видать, руки на свету. Одна, распяленная, будто лапа коршуна, вцепилась в голые доски стола; другая сдавливала черную бутылку у донышка — побелели ногти… — Нет, нет… И за винтовку, и за клинок эти руки возьмутся… Кого рубать? Метнется к казакам…» Указывая на бутылку, спросил:
— Одна?
Переглянулись — не поняли. У одного Володьки сработало по-своему. Оскалив щербатый рот, тряс ее над головой.
— Ну-ка, братва, выворачивай карманы! На стол все. Котька, пошукай у старой в гадюшнике посуду…
Не успел Борис перекинуться словом с Петром, а на столе прибавка — бутылок пять. Мансур, обрадованно хлопоча, уже вынул из одной затычку и наклонял к оловянной мятой кружке. Взял у него, закупорил.
— Этому добру мы найдем иное применение. Жаль, мало… Предлагаю вот что… Разойдемся по домам. Тащим все: куренку, брагу. Хоть черта собачьего, лишь бы от него в голове шумело. И разузнавайте об обозе. В каком дворе подводы и с чем… Коль беретесь за такое… нужно оружие. Молодняку. У фронтовиков по одной. Спробуем разжиться винтовок у самих казаков.
Петр понял затею вахмистра, поддержал:
— Думенко предлагает дело. Из Новочеркасска офицеры отступают в калмыцкие степи. Волокут за собой и походный арсенал. Повременим и мы со своим… Пока пройдут.
Рывками запахивал Володька дубленый полушубок.
— Зря, Борис, бузу затеваешь… На этих сопляков надежа малая. Одного добрячего казака хватит, чтобы сыпанули горохом… А сколько в хуторе найдется таких, как ты?
— С тобой взвод наберется.
— Покель погожу… — Он нахлобучил папаху.
Впервые друзья разошлись не поручкавшись.
3
До полуночи хуторские парни помогали атаману расквартировывать обозников. Старенькая, обитая дырявым войлоком дверь Степанидиной хаты хлопала на ржавых петлях — приходили нарочные. Выстудили все тепло, какое хозяйка наготовила с вечера.
Соседский парень Стешенко принес наконец долгожданную весть:
— У Никодима Попова, Ампуса, бричек пять, не то шесть… Просунул руку под парус — винтовки! Одна к одной, промасленные. Вон рука еще в мазилке.
Хлопец оглядел возле лампы растопыренную ладонь — сам убеждался. «Это подходяще, — думал Борис, застегивая шинель. — К Ефремке нагряну, по старой памяти… Виделись, правда, днем. Ничего, с бутылкой, обмыть встречу…» Кликнул парней, своих краянских, Ши-шенко, Петрова, третьим прихватил Стешенко. Набили карманы бутылками. Объяснил спешку Красносельскому:
