— На что она ему, моя отрубленная голова?
Анна Гергей села в паланкин без возражений: на то получила она дома совет старого хитреца-деда; Мария тоже не сопротивлялась, тем более, что ветерок от опахала отлично помог ей прийти в себя. Тут уж и Вуца, видя, что подружки ее не боятся, прыгнула в паланкин, словно белка в клетку, и только тогда завизжала от страха, когда гусары подхватили носилки за ручки и легко, будто перышко, подняв на плечи, понесли их.
— Ой, господи, смотрите не уроните!
На втором этаже дворца находился большой рыцарский зал, увешанный оленьими рогами и оружием. Посредине стоял позолоченный трон. Здесь-то его величество и принял селищенских красавиц.
В королевском тронном зале, словно в храме или в могильном склепе, царила тишина, и шаги отдавались на мраморе пола удивительно торжественно.
Господин Рошто, чтобы успеть пробраться в первые ряды, помчался наверх, прыгая сразу через две ступеньки.
Носатый фактотум окликнул было его:
— Вы что, дяденька, тоже хотите войти?
— Еще бы! — отвечал Рошто, стукнув себя в грудь.
— А лучше было бы, если бы женщины одни пошли к королю.
— Почему же это?
— А вы бы тем временем со мной потолковали. Тут уж Рошто не выдержал и вспылил:
— Пусть с тобой, сынок, гром небесный потолкует. Меня мой хозяин, граф себенский, — коли доводилось тебе слышать про такого, — не к ногам, а к голове прислал. Я-то ведь здесь от лица самого графа, вместо него самого, значит. Так вот я и иду к голове.
— А вы знаете короля-то?
— Нет. Не случалось видеть. Потому и иду.
— Ну ладно, ступайте! Ведите своих женщин.
ГЛАВА VI
Король Муйко и его двор
Из коридора гости попали в вестибюль, в четырех углах которого стояло по королевскому телохранителю с саблями наголо. Когда все четыре сабли одновременно взвились для приветствия, селищанкам показалось, что вокруг засверкали молнии.
Затем двустворчатые двери в зал распахнулись, и красавицы увидели окруженного блестящей свитой короля, восседавшего на позолоченном троне. На голове у него была украшенная перьями цапли пурпурно-красная шапка, на коленях лежала сабля, усыпанная драгоценными камнями. Остальные вельможи с обнаженными головами полукругом расположились возле трона.
Сколько впечатлений сразу! Даже для господина Рошто их было слишком много, а уж что говорить о женщинах! Старый, управляющий в замешательстве продвигался вперед нерешительно.
При виде женщин толпа придворных заколыхалась, зашевелилась, кое-кто вполголоса выразил свое восхищение, где-то звякнула сабля, зазвенела сбившаяся набок золотая перевязь на ментике. На рукоятях сабель, ментиках, головных уборах засверкало великое множество опалов, смарагдов и рубинов.
Король с улыбкой дал гостям знак приблизиться. Господин Рошто сделал еще три шага вперед и бросился на колени. Женщины последовали его примеру. И напрасно: стоя, эти стройные создания были куда красивее. Женщине не пристало преклонять колени; кланяясь, она становится похожей на надломленный у самой чашечки тюльпан.
— Встаньте, — ласково сказал король, и Михаил Рошто, поднявшись, начал по-латыни произносить речь, ту самую, что прошлый раз не получилась у него перед палатином. Тогда он, правда, добрался до пятого предложения, здесь же сбился уже на третьем. А между тем как красочно была расписана в его речи нищета и обездоленность осиротелого бедного края: поля, которые некому пахать; словно проклятая кем-то деревня, на лужайках которой не увидишь играющих детишек, — их нет, они не рождаются, — деревня, в которой не услышишь колыбельной песни…
— Довольно, — ласково остановил его король. — Нам превосходно известно все, о чем вы просите. Равно как и нищета, которую породили постоянные войны. Мы с готовностью освобождаем тебя, добрый старче, от обязанности держать речь, полную флоскулосов и симилей и прочих ораторских приемов, поскольку, вместо красот риторических, ты привез с собой настоящую, живую красоту.
С этими словами король сошел с трона и направился прямиком к селищанкам. Он был отменно красив в своей отделанной пурпуром горностаевой мантии, белом, шитом золотом доломане, с рубиновыми пуговицами, в желтого цвета сапожках, на голенищах которых, вместо бантов были украшения из смарагдов в виде трилистников клевера. А застежка на ментике, а пояс — сплошь усыпанные сверкающими драгоценными камнями! Честное слово, одна лишь верхняя его одежда стоила целого десятка деревень.
Первой он окликнул по-румынски Анну Гергей:
— Вдова или девица незамужняя?
Та, задрожав как осиновый листок, отвечала:
— Я только по-венгерски умею, ваше величество!
— Я спрашиваю, вдова ли ты?
— Вдова, ваше величество…
— И хотела бы снова замуж выйти?
Лицо у вдовушки вспыхнуло огнем, а голос пропал вдруг — так что она уже шепотом выдавила из себя:
— Смотря за кого, ваше величество.
Король повернулся круто на каблуках, как это принято было при дворе, и уже по-венгерски обратился к Марии Шрамм:
— Отчего это у вас в Селище так по-разному народ одевается?
— Я только по-немецки говорю, ваше величество, — боязливо, потупив глаза, отвечала та.
— Так ты — саксонка? — теперь уже по-немецки спросил король.
— Да.
— И у тебя тоже нет мужа?
— На небе есть, — сладким голоском отозвалась Мария.
— А кто был твой муж?
— Сапожник.
— Значит, нет его и на небе, — со смехом заметил король. — Туда попадают только те, у кого руки чистые.
Наконец он подошел и к Вуце, передничек которой подсказал ему, на каком языке к ней обратиться. И в королевском ремесле навык — большое дело.
— Сколько же тебе лет, малютка?
— Это одному отцу моему известно.
— Неужто и ты замужем?
— Бант у нее в волосах, ваше величество, — заметил Рошто, стоявший поблизости, и тут же получил под ребро от одного вельможи (хорватского пана или короля Боснии — не иначе!), который шепотом посоветовал ему:
— Учись, старина, порядку. Королю отвечает только тот, кого он спрашивает.
(«Гм», — только и пробормотал старик в ответ и втянул голову в воротник своего кафтана.)
— Есть у тебя какое-нибудь желание? — допытывался король у Вуцы.
— Чтобы меня как можно скорее отпустили отсюда, ваше величество! — откровенно сказала румыночка и грациозно-кокетливо опустилась на одно колено.
— А знаешь ли, дорогая моя, что ты слишком хороша для того, чтобы желать с тобою скоро расстаться.
— Знаю, конечно, мне уж не раз дома пастухи об этом говорили.
— Воистину дикий полевой цветок, — повернулся король к Рошто. — Прямо надо сказать, старик, Селище не ударило лицом в грязь. И что же, много ли еще таких красавиц в деревне?
— Более или менее все одинаковы, — не моргнув глазом ответил Рошто.
Тут король весьма почтил старика, пустившись с ним в длинный разговор. А у Рошто лицо так и сияло гордостью.
Все это время прочие вельможи стояли вокруг в почтительном молчании, словно они были во храме. Не то чтобы хоть словом осмелились с женщинами переброситься, а и смотрели-то на них, будто на образа святые. Тем более странно было видеть, как слуги, которые во время этой великой церемонии кучкой стояли в левом углу зала, без всякого стеснения болтали о чем-то между собой. Вот какова нынешняя челядь! Среди них был и тот носатый, что возглавлял шествие.
Как раз над ними висела на стене какая-то странная картина, изображавшая женщину, а вернее, только ее спину. Это-то произведение искусства и рассматривали бездельники, собравшись в углу.
Носатый объяснял остальным:
— О, этот портрет — дьявольски интересная штука. О нем существует очень любопытная легенда.
— Что вы говорите!
— Вместе с королем Эндре Вторым на Священной земле сражался против сарацинов некий художник по имени Друмонт, который будто бы водил дружбу с дьяволом. Король, получив весть о том, что заговорщики убили его жену *, сильно горевал и сетовал, что у него не сохранилось ни одного ее портрета и он теперь никогда больше не увидит дорогих ему черт. Тогда рыцарь Друмонт и говорит ему: «Мне много раз случалось видеть королеву в Вышеграде, я нарисую вам ее по памяти». И стал писать портрет. Только однажды в бою зацепила и его сарацинская стрела. Король подбежал к художнику, а тот был уже при смерти. Но все же он еще успел сказать тем, кто вокруг него собрался: «Откройте мою сумку и передайте королю лежащее в ней полотно». Король взглянул на картину и удивился. «В самом деле, это она! Но что ты наделал, несчастный Друмонт! Почему ты нарисовал ее со спины?! Лица-то ее я так и не увижу!» Тут умирающий художник приподнялся на локте и говорит: «Не горюй, король! Повесь портрет у себя в приемной, и, если кто-нибудь хоть раз скажет тебе правду, королева повернется к тебе лицом».
