Тут подплыли к берегу рыболовы. Алексей вынес из лодки ведерко, где трепыхалось несколько крупных рыбин.
— Вот и весь улов, — сказал он Дубову. — Но на уху как раз хватит. Или вы передумали?
— Отчего же, — Виталий Андреевич взглянул на низкое солнце. — Я готов хоть сейчас.
Минут через десять они уже шли берегом озера. Едва приметная тропинка, попетляв лесом, скоро уткнулась в заливчик, окаймленный рыжими камнями. На мучной белизны песок лениво накатывалась мелкая волна. Близко к берегу подступал строй редких могучих сосен, опутанных понизу подлеском. Запахи озера и леса, перемешавшись, были острыми и густыми.
На берегу тихо, и не хочется вторгаться в эту чуткую полудрему природы. Алексей, сбросив рюкзак, сразу же занялся рыбой, Виталий Андреевич отправился собирать валежник для костра.
Уже был вечер. Отсвет заката лег по всему пространству озера, казалось, не водой оно налито, а стекает сюда расплавленная медь, местами темнеет, местами вспыхивает до белизны. Пронзенные уходящим светом красные облака стали подниматься ввысь или же испарялись от огненного тепла, истончаясь до прозрачности, поглощаясь сумраком. Воздух, осаживая дневную пыль, чуть посвежел, задышалось легко, полной грудью.
Вернувшись с беремем валежника, Виталий Андреевич стал налаживать костер. Сухое дерево взялось дружно и жарко, выстреливая по сторонам красными угольками. Было хорошо смотреть на веселое пламя.
Алексей работал тоже молчком. Вбил роготульки, повесил котелок и тоже сел к огню, уткнув подбородок в колени.
— Я понимаю язычников, поклонявшихся огню, — сказал он.
— Молчи, — попросил Дубов. — Слушай тишину.
Уха получилась наваристая, пахучая. Алексей достал свою хваленую бутылку с медалями, хотя Дубов отрицательно замотал головой. Но все же выпил маленький стакашек, крякнул и быстрее заработал ложкой.
— Ладная получилась ушица, — похвалил Виталий Андреевич. — Настоящая рыбацкая!
— Маленько умеем кой-что делать, — заулыбался Алексей. — Батя с молодых юных лет обучал. Все говорил: возле озера жить да не уметь уху варить — позор и стыд.
— Слушай, Алексей, — предложил вдруг Дубов. — Ты слетал бы в Москву, а? Все на душе спокойнее будет… Может, еще обойдется. Мало ли какая зараза не привяжется к человеку.
— Я про это в каждом письме твержу, успокаиваю, как могу. Послезавтра в Новосибирск подамся проведать своих косарей, оттуда заскочу в Москву…
Потом они опять молча сидели у костра, думая каждый о своем. Алексей будто перечитывал все последние письма Ольги. Они длинные, писаны мелко, убористо. Виталий Андреевич по привычке планировал завтрашний день. С утра Коваленко и Страхов. С утра же задание народному контролю. С утра же на стройку жилья… Что делать с Федуловым? Кем заменить Коваленко? Кем заменить Страхова? Еще надо слетать в Краснодар. Еще надо слетать в Новосибирск. Еще надо… Еще надо… А что не надо? Когда у секретаря райкома вдруг появится такой день, когда ничего не надо будет делать? Нет, не появится такой день, пока вокруг тебя люди, пока вокруг тебя дело, пока сам ты служишь этому делу и этим людям…
Небо и озеро померкли, вроде слились одинаковой мерцающей серостью. Костер потрескивал, неясные тени неслышно заходили по кустам, сонно всплескивает вода. Тишина стала гуще, плотнее.
Вглядываясь в расслабленное добродушное лицо Дубова, Алексей хотел понять, зачем тому понадобилось это сидение у костра. Отгадка пришла неожиданная: это же не ему надо! Дубову ли — старому, больному, через силу дышащему, — ему ли резвиться у костра, мерить километры кривых лесных троп? Это же он для меня сделал! — удивился Алексей. Как-то разрядить, снять напряжение тревоги, что вот-вот ночью звякнет телефон или прилетит из Москвы срочная телеграмма… Неужели у него, Дубова, есть время и об этом помнить? Почему, спрашивал себя Алексей, у меня нет такой памяти на чужое горе? Когда научусь? Научусь ли?
— Спасибо, Виталий Андреевич, — тихо сказал Алексей.
— Ничего, ничего, — тоже тихо отозвался Дубов. — Ты молчи, Алеша, ты лучше поспи. Я за костром послежу.
Алексей и правда заснул. Вроде лежал просто так, смотрел на огонь, но глаза сами закрылись.
Дубов сидел неподвижно, нахохлившись, наблюдая, как слабеет костер, серый пепел покрывает угли. Где-то неподалеку зачавкала грязь. Поглядев в ту сторону, Виталий Андреевич заметил смутные силуэты двух лосей. Они осторожно подошли к воде, забрели в озеро и долго пили, отфыркиваясь. Пролетела какая-то шалая ночная птица, шарахнулась от костра, хрипло ухнула и пропала…
Алексей не то всхлипнул, не то просто тяжело вздохнул, зябко завозился, но тут же стих.
Виталий Андреевич подкинул в огонь сучьев. Костер густо задымил и взялся пламенем.
До утра было еще далеко.
4
По работе и настроению бригады чувствовалось: все устали. Да и как не устать, ворочая на руках эти соломенные тонны. К прессу. От пресса. На машины. С машин. В вагоны. Одна тонна оборачивается пятью…
Первым заныл, как бы давая сигнал, Иван Скородумов. Нашлись подпевалы и пошло: сколько можно… нашли дураков… жилы вытягиваем… загнали.
Начальник районного штаба Федулов вызвал Рязанцева для объяснений. Назвал его сопляком, слюнтяем, пригрозил, что если через два дня не будет прежней производительности пресса, он отправит Рязанцева домой как не справившегося с обязанностями и дезертира.
— С-собственно, кто вы такой, чтобы так р-разговаривать? — не выдержал Саша Иванович. — Почему вы х-хамите?
— Что такое?! — закричал Михаил Сергеевич. — Я руководитель штаба и послан мылить шею таким работничкам, как ты!
— Оскорблять людей вам тоже поручили районные организации? — уже не заикаясь спросил Рязанцев. — Или это собственная инициатива?
— Ты у меня еще попляшешь! — пригрозил Федулов.
— Прошу не тыкать, — ответил ему на это Саша Иванович и ушел, хлобыстнув дверью.
Александр Рязанцев, Саша Иванович, в нынешнее лето прошел сложнейший и труднейший курс науки — работать, общаться с людьми, убеждать, доказывать, действовать примером, брать на себя, взваливать на других, — на который в обычных нормальных условиях потребовалось бы несколько лет. Наверное, вот так же во время войны краткосрочные курсы выпускали дельных и боевых командиров.
…Рязанцев вернулся от Федулова взвинченный, и Егор Харитонович впервые услышал из его уст не слишком ругательное, но звучное слово, сказанное не походя, не в привычку ругаться, а специально.
— Ну даешь ты, Саша Иванович! — восхитился Басаров. — Хороший мужик, между протчим, со временем из тебя получится.
Рязанцев не отвечал. Сидел на голубой скамейке подле клуба, предназначенной для любовных встреч, и отрешенно смотрел в кубанские дали, окутанные вечерним сумраком.
— Этот Федулов что, облаял тебя? Ругань по работе это вроде лекарства, полезная вещь, — начал рассуждать Егор Харитонович. В его чуть раскосых глазах (это заметно, если долго и внимательно наблюдать) играла какая-то коварная усмешка. — Не привыкший ты, Саша Иванович, вот и расстроился.
— Я на дельную ругань не обижаюсь. Но оскорблять…
— Слушай, Саша Иванович, — заволновался вдруг Басаров, — подмени меня завтра у пресса. Я быстренько смотаюсь и начищу ему морду.
— Тебя послушать, так ты только и делаешь, что морды чистишь, — засмеялся Рязанцев. — Поди ни разу не дрался.
— Дрался! — ответил Басаров. — И по молодости, и после. Для закалки нервов и протчее… Ладно, про это мы после поговорим, поделимся опытом. Пока ты катался к своему Федулову, мы тут с мужиками кумекали. Я думаю, надо сменить маленько наш распорядок работы. Можно сделать одну сплошную смену с подсменами. На ударных стройках, между протчим, при авралах и других стихийных бедствиях этот способ хорошо помогает…
Рязанцев быстро уловил идею «непрерывки». Молодой цепкий ум его в течение следующего дня обкатал ее, разглядывая с разных сторон. К вечеру идея уместилась на листочек бумаги, расчерченный на колонки. Показал свои расчеты Басарову, поскольку главная нагрузка ляжет на машиниста пресса. Егор Харитонович только хмыкнул.
— Не голова у тебя, Саша Иванович, а черт-те что! За Егора не волнуйся, Егору самому рекорды нужны для успокоения нервов.
Тут подвернулся и повод для разговора. Из областного штаба пришел пакет. В нем были листовки с письмом-обращением ко всем, кто работает на соломе.
После ужина, спев частушку, из которой можно повторить только слова «распроклятая солома, что ты не прессуешься…», Егор Харитонович объявил, что главный инженер колхоза Александр Иванович Рязанцев собирает митинг.
Собрались, расселись по кроватям-раскладушкам. Лица у всех черные, руки черные, опаленные южным солнцем. Хмурые, сердитые, поскольку знают, что митинги здесь собираются с одной целью: усилить темпы, мобилизоваться, использовать резервы, равняться на передовиков, укреплять трудовую дисциплину.
