хотелось ему научиться у опытных и трудолюбивых голландцев корабли строить. Он мечтал подарить России моря, чтобы всюду можно было ездить, чудеса заморские смотреть и привозить к себе.
Из России царь приехал без всяких почестей, его как ученика поселили в селении Заандам, в каморке у кузнеца Герета Квиста. Кто он есть на самом деле — никто не знал, но рачительные голландцы быстро догадались, что непростой это плотник, раз ялик аж за четыреста пятьдесят гульденов купил.
Сейчас в Заандаме — крошечный музей царя Петра, а точнее — плотника Петра Михайлова. И посетителей там поражает более всего кровать, на которой приходилось спать двухметровому юному Романову.
Эта кровать на самом деле — ящик с крышкой. В длину — метр шестьдесят пять. На узкой крышке ящика должен был спать молодой двухметровый Петр и горячим молодецким телом своим согревать хранящуюся под матрасом картошку. Домики тогда топили скудно и, чтобы картошка не вымерзала, спали на таких ящиках с крышкой, похожих на сундуки.
У голландцев было чему учиться. В XVI–XVII веках у них был самый мощный в мире флот. Они первыми догадались поставить на корабли пушки и так покорили полмира. Индонезия, Суринам, Цейлон, Австралия, Антильские острова, Новая Зеландия — все это бывшие голландские колонии. Даже Нью-Йорк тогда назывался «Новый Амстердам». «Маленькая страна с большим ртом» — так называла тогда Голландию вся Европа.
Все русские цари со времен Петра считали своим долгом подарить Отечеству новые выходы к морю, выходы в другую жизнь.
Это уже потом президент Ельцин, который любил, когда его называли «царем Борисом», выходы, завоеванные русским оружием, в одночасье раздал. Берите суверенитета, сколько можете унести, — таков был его лозунг.
Гуляя после съемок по улицам Амстердама, иногда — в сопровождении голландских друзей, а иногда с оператором и с камерой для картинки, мы не могли не отметить, какие чистые у голландцев окна. И как правило, они их не зашторивали. Жизнь дома была видна с улицы: вот семья пьет чай, вот глава дома читает газету, кто-то смотрит телевизор, где-то празднуют семейное торжество с тортом и со свечами. Такая «распахнутость» нас очень удивляла. Я даже спросила все у того же приятеля-слависта Гарри Пэйнэнбурга:
— Гарри, для вас это норма — незанавешенные окна? Одна семейная идиллия сменяет другую семейную идиллию.
Гарри улыбнулся и ответил:
— Да нет, конечно. У нас полно своих проблем. Иногда это даже можно назвать показухой: посмотрите, как мы хорошо живем, как мы дружно живем. А окна без штор — это еще и протестантская традиция. Кюре в любой момент мог сделать обход своего района, и заглядывать в окна ему было не только не запрещено, а показано. Он должен был видеть и знать, чем дышат его прихожане.
Голландия — большей частью протестантская страна. Но поскольку двести лет назад их королевой была русская княжна, дочь императора Павла I — Анна Павловна, которая, кстати, сохранила православную веру до самой смерти, при ней было построено несколько православных храмов, которые сохранились по нынешний день.
Когда, находясь в Роттердаме, мы заглянули в один из них, то увидели, что там помимо голландцев было очень много чернокожих: из Эфиопии, Суринама, Габона. Конечно, я не могла удержаться и заговорила с ними, мне хотелось понять, что ищут эти люди в православном храме. Их ответы меня глубоко поразили. В частности, голландцы рассказали, что раньше почти все они были католиками или протестантами. Но, оказавшись однажды в православном храме, спустя какое-то время поменяли веру и перешли в православие. То, что мне казалось удобным в католических храмах, как то мягкие сиденья, для них такое комфортное присутствие в церкви было неприемлемым. И даже орган их не завораживал.
— Сидишь, как в концертном зале, музыка, подушка на сиденье, — даже с каким-то осуждением рассказывал мне Йен. — А в православный храм придешь, отстоишь всю службу на ногах и чувствуешь, что идет работа духа, тело включается, сначала болит, ноги ноют, неудобно, но потом как бы освобождаешься от него. А в конце, когда певчие запоют просто, без всякого музыкального инструмента, чувствуешь — душа взлетает, проблемы покидают, голова становится легче.
— Да, и я то же самое чувствую, — вклинился в разговор чернокожий Йорн. — Но самое большое удовольствие для меня — общее чаепитие после службы. Угощают все друг друга пирогами, которые сами готовят, вареньем, которое сами варят, это не магазинный джем, я такое впервые именно здесь попробовал, матушка угостила.
Само слово «матушка», произнесенное не афроамериканцем, а афроголландцем, показалось мне очень забавным, а его подруга эфиопка добавила:
— Здесь всё вместе и все вместе. Этого нигде больше нет, кроме как здесь, в этом храме.
Подошедший настоятель храма, отец многодетного семейства, уточнил:
— Им всем не хватает совместности. Общество очень разобщенное, атомизированное, — добавил он светское понятие. — На мой взгляд, — продолжал отец Дмитрий, — голландцы совершенно не умеют расслабляться, ведь они действительно работают по двадцать четыре часа в сутки. Они превратились в эффективных работающих роботов. Их всего шестнадцать миллионов человек, а их экономика стоит на четвертом месте в Европе. Несмотря на такую высокую производительность труда и, казалось бы, благополучную жизнь, процент самоубийств у них очень высок. Им часто не с кем поговорить, излить душу, найти поддержку. И забвения они ищут в бесконечном количестве кофешопов, где официально торгуют легкими наркотиками.
***
P. S. Кстати, в один из съемочных дней, когда я увлеклась разговором с одним из героев фильма, мой любимый оператор с любимым звукорежиссером отпросились на минуточку «выпить кофейку», как они мне сказали. Через час на горбатеньком мостике я увидела таких же горбатеньких, обнимающихся приятелей. Это были Федор с Сашей. Они беспрестанно о чем-то перешептывались и глупо хихикали. Когда они подошли ко мне, Федор, ухмыляясь, сказал:
— Нин, поработаем? — При этом он дурашливо улыбался.
«Выпили
