Стоит быть честным ― на самом деле я бью по его эго.
Впервые я напал на его след в Бразилии, где он просочился из тени, как ядовитая слизь, которой он и является. Прочесывая континент, я следовал за слухами об американце в бегах, который подходил под его описание. Именно там я совершил ошибку, оставив выживших, которые работали на него. Они следовали за мной по нескольким континентам, пока мне это надоело и я не прикончил их.
Урок, мать его, усвоен.
Конечно, Винсент снова сбежал ― сначала в Африку, потом в Индонезию, а теперь в Европу. Ничего страшного, я все еще иду по его следу, попутно уничтожая его бизнес. Включая лабораторию в Калифорнии, я ликвидировал четыре его объекта, используемых для черного рынка, и не собираюсь останавливаться, пока его наследие не превратится в кучку тлеющего пепла.
Тогда я увижу, как горит и он.
Держа пистолет так, чтобы сначала стрелять, а потом задавать вопросы, я продвигаюсь по коридору, бесшумно ставя одну ногу перед другой. Достаточно малейшей оплошности, и мне конец. Главный этаж, возможно, и пуст, но есть еще подвал и верхний уровень, которые нужно проверить.
Дверь слева от меня приоткрыта, тусклый свет отражается от старого паркета. Не теряя концентрации, я заглядываю внутрь. Вниз ведет шаткая лестница, освещенная лишь одной голой лампочкой.
В подвал.
Я двигаюсь медленно, вздрагивая от каждого скрипа, пока не оказываюсь у подножия лестницы. В отличие от других мест, куда я проникал, здесь я не нахожу пленников ― ни живых, ни мертвых, ― но по запаху и разбросанным вещам я понимаю, что они здесь были.
Судя по вещам, в группе были дети. Такого я еще не видел.
Это выводит меня из себя.
Когда я выхожу из подвала и обыскиваю верхний этаж, я уже не так осторожен и двигаюсь не бесшумно. Я слишком взбешен.
Оказывается, это не имеет значения, потому что здесь только один человек.
― Да, сэр, их девятнадцать. ― Услышав чей-то голос, я скольжу вдоль стены в коридоре верхнего этажа и заглядываю в открытую комнату.
В небольшом кабинете, освещенном лишь светом компьютера, сидит невысокий, худощавый парень. С первого взгляда не видно никаких признаков оружия, и он слишком поглощен телефонным разговором, чтобы заметить, как я подкрадываюсь к нему сзади.
― Они в зоне ожидания возле доков. Лодка отплывает через два часа. ― Я смотрю через его плечо на экран компьютера и вижу адрес, за которым следует пронумерованный список имен, с указанием пола и возраста.
Я был прав. Это дети.
― Нет, никаких следов вашего парня. Вы уверены, что он выбрался из Джакарты?
Ах, Джакарта. Его парни чуть не добрались до меня там, но…
― Если ты говоришь обо мне, ― говорю я возле его уха, ― я выбрался из Джакарты.
Его последний вздох ― это тихий стон.
Прижав пистолет к его голове, я забираю телефон у него из рук и подношу к губам.
― На пятерых меньше, ублюдок.
Затем я нажимаю на курок и вешаю трубку.
Жар обжигает мне лицо, заставляя отступить на несколько шагов. Сирен пока нет, поэтому я позволяю себе задержаться, чтобы достать телефон и отправить сообщение, оставаясь в тени за пределами мерцающего оранжевого сияния.
Иногда приятно потратить минутку на то, чтобы насладиться военными трофеями.
Господи, я говорю так, будто мне место в одном из исторических романов Эверли.
В голове мелькают пропитанные кровью кудри и безжизненные глаза.
Я качаю головой и напоминаю себе, что это не…
Это была не…
Почему я просто не могу забыть?
Но теперь это чертовски опасная игра, и каждый уничтоженный мною объект поднимает ставки еще выше. Я должен найти этого ублюдка до того, как он сделает свой следующий ход. Потому что сейчас я играю с огнем.
В буквальном смысле.
Он трещит, когда я отправляю информацию контактному лицу из местного агентства, помогающего жертвам торговли людьми. Я уже сообщил полиции местонахождение дока, где ожидает транспортировки последняя «партия» Винсента. Они уже должны быть в пути.
Пламя переползает на крышу как раз в тот момент, когда отдаленный вой сирен подсказывает, что пора двигаться дальше. Я бросаю последний взгляд и плотнее натягиваю капюшон толстовки на голову, оставляя пожар позади.
Пламя ревет все громче, пожирая все на своем пути. С огнем за спиной и воем сирен в воздухе я ухожу, сливаясь с тенью. Пусть они копаются здесь, я уже охочусь за следующим объектом.
Это еще не конец.
Пока не сгорит и он.
ГЛАВА 36
Пятьдесят тысяч растений, вольер, две кошки и куропатка на грушевом дереве встречают меня, когда я вхожу в парадную дверь маминого дома с пакетом наполнителя для кошачьего туалета. Макарони, нервный попугай ара, пронзительно кричит, когда я опускаю пакет в прихожей, а две полосатые кошечки, Жожо и Жужу, вьются вокруг моих лодыжек.
― Мама? ― Я оглядываю небольшое бунгало, упиваясь яркими принтами и эксцентричными безделушками, а под носом у меня витает запах шалфея и благовоний.
― На заднем дворе!
Я опускаю свою спортивную сумку, иду к задней части дома и выхожу во двор через кухонную дверь. Моя мама расположилась в шезлонге на лужайке, попивая чай со льдом.
― Привет. Выглядишь уютно. ― Я улыбаюсь ей, перекидывая волосы через плечо.
Она улыбается в ответ сквозь ярко-красные солнцезащитные очки и поднимает голову к небу.
― Знаешь, что недооценивают?
― Кинетический песок?
Она хмурится, поворачиваясь ко мне.
― Хорошая идея. Но я собиралась сказать ― зрелость.
Я неторопливо подхожу ней и опускаюсь на соседний шезлонг, где меня ждет запотевший стакан чая. Теребя соломинку, я слежу за ней, пока она смотрит на затянутое облаками небо.
― Да, ― бормочу я, прежде чем сделать глоток. ― Я с этим согласна.
― Есть что-то такое освобождающее в том, чтобы больше не придавать этому значения, понимаешь? ― Она закидывает обе руки за голову, и солнечный свет заливает ее золотистым сиянием. ― Я набрала двадцать килограммов, перестала красить волосы и обновила все свои фотографии в социальных сетях на селфи, которое я сделала на прошлой неделе, наконец-то заменив фотографию из школьного альбома. Это прекрасно.
Моя мама прекрасна.
До самой души.
Мама снимает солнцезащитные очки и смотрит в мою сторону, ее глаза светятся улыбкой.
― Как добралась?
Я откидываюсь в шезлонге и закидываю ногу на ногу.
― Это было долго. Я слушала подкаст о том, как пауки функционируют в качестве индикаторных видов для мест обитания и экосистем.
― Моя девочка. ― Она издает тихий смешок, сопровождаемый позвякиванием кубиков льда в ее бокале. ― Я уверена, что Фестус живет свою лучшую жизнь.
Фестус МакГаррити IV ― мой домашний тарантул.
В тот день, когда я собрала свои скудные пожитки в машину и отправилась из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско, чтобы начать все сначала, я думала о том, чтобы оставить арахнида. В конце концов, моя мать хорошо заботилась о нем во время моего отсутствия, а я чувствовала себе неспособной беспокоиться о ком-то, у кого бьется сердце, в том числе и о себе. В конце концов я побежала обратно в дом и забрала гигантский террариум с питомцем, по которому очень скучала.
Я не могла оставить позади еще кого-то, кто был мне дорог.
― Так и есть. ― Я помешиваю чай соломинкой. ― Я скучаю по тебе.
Настроение наполняется меланхолией, пока мы обе смотрим на колышущиеся верхушки деревьев.
― Я рада тебя видеть в любое время, Эверли. Меня убивает, что ты так далеко. Я понимаю, но…
― Я знаю.
Прошедший год опутал меня ледяными щупальцами.
После пребывания в больнице я на четыре месяца переехала к маме, пока черная туча депрессии, слишком большое количество болезненных напоминаний и сонм ретивых репортеров, одержимых желанием следить за каждым моим шагом, не стали невыносимыми. Я собрала вещи и отправилась в путь, приземлившись в районе залива Сан-Франциско. Там меня никто не знает. Я могу стать невидимкой, слиться с толпой.
