Через несколько минут после ухода медсестры, появляется моя мама дорожной сумкой, набитой сменной одеждой. Настоящей одеждой. Что-то кроме ночных рубашек.
― Думаю, первые несколько ночей ты можешь провести со мной, ― говорит мама, устремив взгляд вниз, когда достает пару джинсов и небесно-голубую блузку. Она раскладывает вещи на мятом одеяле, разглаживая воротник одной из моих любимых блузок, украшенной принтом с ромашками. ― Только пока ты не освоишься. И, возможно, потому, что я ― обеспокоенная мать, которая не хочет выпускать тебя из виду по крайней мере месяц. ― Она бросает на меня ласковый взгляд. ― Как прошла беседа с детективом?
― Все было хорошо. ― Я прочищаю горло, подхожу к краю кровати, и беру со столика рядом с вазой прямоугольную визитную карточку. Изучая ее, я провожу подушечкой большого пальца по надписи: Детектив Лукас Таннер. Это был тот самый человек, с которым я разговаривала во время операции по нашему спасению, тот, кто спросил мое имя. Вряд ли я узнала бы хоть одно лицо из того пятиминутного сумасшествия, но детектив Таннер выделялся на общем фоне. ― Это была не совсем беседа. Просто пара вопросов, ― поясняю я. ― Я собираюсь поговорить с ним, как только приду в себя. У меня голова шла кругом.
Все, на что я была способна, ― это поток бесплодных вопросов об Айзеке.
Жив ли он?
Где он?
Кто он?
Детектив ничего не ответил. Вообще ничего. Похоже, неуловимый человек по ту сторону моей стены навсегда останется неуловимым. Плодом моего воображения.
Во всяком случае, я предпочитаю верить именно в это.
Другой вариант ― несомненно, худший ― заключается в том, что он так и не выбрался оттуда.
Помимо вопросов об Айзеке, другой животрепещущий вопрос, который не давал мне покоя, касался младенцев и безликих покупателей, которые заплатили за кражу моих яйцеклеток. К сожалению, никаких следов не осталось. Все в этой тюрьме черного рынка было создано для анонимности ― ни записей, ни имен, ни лиц. Только тени и шепот. Я никогда не узнаю, кто они, где живут и чем закончились их беременности.
Эти дети могут быть где угодно в мире, не подозревая об ужасе, связанном с их происхождением. И как бы мне ни хотелось получить ответы, я цепляюсь за одну мрачную уверенность ― они не смогут меня найти. Анонимность, которая стерла их происхождение, защищает и мою личность.
Все, что я могу сделать, ― это надеяться, что у них будет хорошая жизнь.
Я встречаюсь взглядом с мамой, кладу визитку на стол и поворачиваюсь к ней.
― Ты говорила с Джаспером?
Хмыкнув под нос, она делает паузу, прежде чем ответить.
― Да.
Она не вдается в подробности.
Я опускаю взгляд на свою руку без кольца ― пустую, но не по своей воле, а лишь потому, что кольцо сорвали с моего дрожащего пальца, когда я кричала и плакала, а огромный мужчина обхватил меня за талию и заставил подчиниться. Его украли и, скорее всего, продали.
Я моргаю, возвращаясь в больничную палату, и тянусь за одеждой. Мгновение спустя я уже готова, волосы стянуты в хвост. Джинсы свободно болтаются на талии, они тяжелые и кажутся неудобными. Моя любимая блузка зудит, когда я вожусь с воротником и расстегиваю верхнюю пуговицу, чтобы было легче дышать.
Меня пронзает жалкая мысль ― скучаю по своим ночным рубашкам.
Не понимая, что это значит, я выкидываю это безумие из головы и сосредотачиваюсь на том, что предстоит. Я стараюсь оставаться в реальности. Сегодня будет хороший день.
Эллисон присоединяется к нам двадцать минут спустя, когда женщина-врач с седыми волосами дает мне инструкции. Она выписывает рецепт на антибиотики и обезболивающие, а затем говорит, чтобы я не напрягалась в течение следующей недели. Не поднимала тяжести, не занималась активной деятельностью. Я смотрю на нее, рассеянно кивая, но понимаю только каждое второе слово. Я в оцепенении, в тумане неизвестности.
― Я купила тебе новый телефон. ― После ухода доктора Эллисон протягивает мне мобильный, и ее лицо озаряет улыбка с ямочками. ― Я подумала, что он может тебе понадобиться.
Я смотрю на него так, будто это древняя реликвия, выкопанная из могилы.
― О. Спасибо.
― Я не очень разбираюсь в технике, но могу попробовать помочь тебе настроить его. Я запишу свой номер.
― Отлично. ― Я беру телефон и сжимаю его пальцами. Тягостный, инородный предмет. ― Я не уверена, что помню, как им пользоваться.
― Ты быстро вспомнишь.
Эллисон и мама непринужденно болтают рядом со мной, пока я присаживаюсь на край кровати и смотрю на вазу с цветами. Забрать их с собой? Кажется, им осталось недолго.
Впрочем, все когда-нибудь умирает.
Люди.
Мечты.
Любовь.
― Эверли?
Я смотрю на маму, медленно моргая. Мои мысли путаются, сменяются мрачными. Я не понимаю, что со мной не так. Это счастливый момент, самый лучший момент.
― Простите, я немного не в себе. В это трудно поверить.
Женщины обмениваются встревоженными взглядами, и мне это не нравится.
Со мной все будет в порядке. Я адаптируюсь, научусь снова жить в реальном мире. Мало кто может с уверенностью сказать, что выбрался из такого ада, как мой, целым и невредимым. Всем моим поврежденным частям нужно время, чтобы зажить. А это не происходит за три дня.
Я в порядке.
Я вздергиваю подбородок, когда в комнату входит еще один человек. Я задерживаю дыхание и смотрю на своего мужа. Он только что принял душ, на нем поло в черно-белую полоску, заправленное в отутюженные черные брюки. На ногах у него, как всегда, мокасины. Волосы уложены гелем и блестят в свете ламп, ни одна прядь не выбивается.
Джаспер замирает, оглядываясь по сторонам, словно ожидал, что я буду одна.
Атмосфера в комнате меняется.
Ощутимо.
Засунув руки в карманы, он смотрит на Эллисон, которая быстро отворачивается и начинает что-то набирать в своем мобильном телефоне.
Мама прочищает горло и отходит в другой конец комнаты.
Я хмурюсь. Внезапно я чувствую себя посторонней, единственной в комнате, кто не посвящен в секрет или только им известную шутку. Наступившая тишина тяготит меня, я встаю с кровати и перекинув хвост вперед, начинаю возиться с секущимися кончиками.
― Доброе утро. Наконец-то я ― свободная женщина. ― Никто не смеется. Никто не отвечает. ― Напряженная компания, ― бормочу я, натянуто улыбаясь.
Джаспер, наконец, слегка улыбается и идет в мою сторону, выглядя скованным и напряженным.
― Это важный день.
― Да. Я пытаюсь решить, что мне сделать в первую очередь. ― Я прикусываю губу. ― Все самое жизненно важное я уже сделала. Приняла душ. Почистила зубы. Съела желе. Думаю, следующее в списке ― чашка горячего кофе.
― Уверена, это можно устроить. ― Вклинивается мама. ― У меня дома есть твое любимое лакомство. Хрустящее арахисовое масло.
При этой мысли у меня текут слюнки, и аппетит, кажется, возвращается.
Джаспер подходит ближе, проводит рукой по своим собранным волосам.
― Я как раз направлялся в офис, когда узнал, что тебя выписывают. Я решил заехать и проводить тебя.
Мои губы дергаются.
― Так официально.
Его голос затихает, когда он оглядывается по сторонам, а затем снова смотрит на меня и сглатывает.
― Послушай…, наверное, тебе потребуется немного пространства, пока ты встанешь на ноги. Я знаю, что тебе тяжело. Я думаю, мы можем поужинать на следующей неделе и поговорить. Воссоединиться.
Мое горло гудит, как пчелиный улей.
― Конечно.
Это не то, чего я хочу.
Я хочу обнять его. Поцеловать его. Заснуть рядом с ним, чтобы биение его сердца усмирило мой беспокойный разум и унесло в залитые солнцем сны. Я хочу танцевать на кухне под аромат свежеприготовленного завтрака и есть китайскую еду на вынос у потрескивающего камина.
Но между нами пропасть. Старый шаткий мост, по которому я не могу пройти, не упав в глубокую темную воду. Все, что я могу сделать, ― это держаться изо всех сил, пока доски опасно шатаются у меня под ногами.
