Мой пульс учащается, когда инструмент оживает, его звук ― мягкое обещание открытий. Я завороженно смотрю, как папа проводит им по краю ржавого замка. Искры прыгают, как крошечные светлячки, а запах нагретого металла смешивается с запахом земли. Он делает паузу, чтобы оценить свои успехи, а затем аккуратно проходится еще раз.
С приятным щелчком замок открывается, и папа откидывается назад с торжествующей ухмылкой. Отложив инструмент в сторону, он поворачивается ко мне.
― Готов?
Большинство отцов, вероятно, захотели бы сначала сами заглянуть внутрь, опасаясь травмировать двенадцатилетнего сына отрезанным пальцем или коллекцией зубов, но только не папа. Может, он и не догадывается, что я с пяти лет тайком разглядываю его фотографии с места преступлений, но он знает, что я в курсе всех странных и неприятных подробностей его работы.
Я киваю, сердце колотится.
Наконец он открывает крышку, и из нее вырывается слабый запах плесени, словно призрак чего-то древнего. Внутри, укрытый тонким слоем истлевшего бархата, лежит…
Вау… что это?
Похоже на маленькие песочные часы, прикрепленные к потускневшей серебряной цепочке.
Стекло помутнело, и внутри что-то есть, но что именно, я не могу разобрать.
― Что за… ― Я вздыхаю и протягиваю руку, но вовремя останавливаюсь.
― Можно я потрогаю?
Отец некоторое время изучает песочные часы, а затем кивает.
― Аккуратно.
Я осторожно беру их в руки, цепочка ощущается инородной в моих руках. Песочные часы маленькие, и они кажутся странно… живыми.
― Песочные часы на цепочке? ― Я наклоняю их, наблюдая, как медленно пересыпается содержимое. ― Как ты думаешь, для чего они?
Папа наклоняется ближе, нахмурив брови.
― Может, декоративные, а может, ритуальные. Трудно сказать.
― Это жутко. ― Я слабо улыбаюсь, поднося их к свету. ― Но мне нравится.
Отец выпрямляется, его тон становится задумчивым.
― Давай не будем спешить с выводами. Я проведу несколько тестов и посмотрю, сможем ли мы выяснить их происхождение.
― Думаешь, они прокляты?
Папа усмехается.
― Будем надеяться, что нет.
Но когда он смотрит, как я беру в руки крошечные песочные часы, на его лице мелькает тень, короткая, но безошибочная.
Я уверен, что даже он не был готов к этой загадке.
ГЛАВА 34
Настоящее ― год спустя
Моя улыбка ярче полуденного калифорнийского солнца, когда я вхожу в участок с керамической тарелкой, завернутой в фольгу. Астрид встречает меня у стойки регистрации такой же улыбкой, как и у меня.
― Должно быть, наступил новый месяц. ― Она встает со своего кресла на колесиках и рассматривает спрятанные угощения. ― Он сейчас у шефа. Возможно, тебе придется немного подождать.
Я бросаю взгляд на свои воображаемые часы.
― У меня есть Kindle, много еды и я никуда не тороплюсь. ― Опустившись в кресло в приемной, я с довольным вздохом устраиваюсь поудобнее. ― Спасибо, Астрид.
― Есть какие-нибудь зацепки?
― Пока нет, но я терпелива.
― Таннер использует другое слово. ― Она поджимает губы и наклоняет голову. ― Неумолимая, да?
Осмотрев свои кутикулы, я беззаботно отвечаю:
― Несносная.
― Точно.
Проходит двадцать минут, пока я постукиваю ногами и насвистываю себе под нос, играя в телефоне, в то время как детективы и другие сотрудники прохаживаются мимо, помахивая мне и весело болтая. Когда Таннер открывает дверь и видит меня, сидящую в приемной с тарелкой брауни на коленях, его плечи опускаются. На его лице появляется раздражение, он качает головой и машет рукой в мою сторону, направляясь через все отделение к своему кабинету.
Я иду за ним, высоко подняв голову, черные туфли-лодочки стучат в такт моим шагам, а пирожные с двойной помадкой поблескивают в свете окна.
Поставив тарелку на его рабочий стол, я перекидываю локоны через плечо и с приятной улыбкой приподнимаю подбородок.
― Доброе утро.
Он пристально смотрит на меня.
― Точно.
― Не понимаю, почему ты всегда такой ворчливый. Я приношу тебе еду. ― Я пожимаю плечами, кивая в сторону тарелки. ― Твои коллеги меня любят.
― Это потому, что им не приходится иметь с тобой дело. Они только пожинают плоды твоих вполне достойных способностей к выпечке. ― Он опускает взгляд на тарелку, приподнимает фольгу и берет одно пирожное. Когда он откусывает большой кусок, на его пальцах остается сахарная пудра. ― Ты мастер манипуляций, Эверли Кросс.
― Теперь Мэйфилд. ― Я упираю руки в бока и вздергиваю бровь. ― Ты что, составляешь мой профиль?
― Просто констатирую очевидное. У тебя шило в заднице с момента нашей первой встречи, и теперь ты пытаешься вытянуть из меня ответы ― которых у меня нет, заметь, ― с помощью сахара и углеводов.
Он не ошибается.
Через две недели после того, как я переехала к маме, превратившись в сгусток душевной боли, я договорилась о встрече с детективом Таннером. Я надавила на него по поводу Айзека. Большую часть разговора он был непроницаем, но потом наступил момент, который я никогда не забуду, едва уловимая реакция.
Я упомянула Сару, сестру Айзека, и по его лицу пробежала тень.
Боли.
Чего-то личного.
Он моргнул, отгоняя то, что я уже заметила, и прочистил горло.
― Он рассказал тебе что-то о ней?
У меня перехватило дыхание. Я снова уставилась на него, пытаясь разглядеть что-то за его маской.
― Это ты мне скажи.
Таннер замолчал и быстро взял себя в руки.
― Послушай… мне очень жаль, но мы не нашли никаких следов его присутствия. Я верю тебе и не говорю, что ты выдумала этого парня, но мы тщательно обыскали то место. Все обнаруженные останки были идентифицированы. Его там не было. Если ему удалось выбраться, он исчез. Может, он сел на самолет и покинул страну. Сменил личность. Ты сказала, что у него их несколько, возможно, он мог быть каким-то мошенником.
Его слова звучали убедительно, но…
У меня сильная интуиция, и я доверяю ей больше всего на свете. В тот день я что-то увидела. Я почувствовала, как инстинкты зашевелились внутри. Таннер знает больше, чем говорит.
Теперь я поставила перед собой задачу докопаться до истины.
Я не уверена, защищает ли он меня и поэтому скрывает подтверждение его смерти, чтобы избавить от возможной душевной боли, или же за этим скрывается что-то более сложное. В любом случае, я упряма. Раз в месяц я проделываю более чем пятичасовой путь из Сан-Франциско в Лос-Анджелес и заезжаю в участок ― остановка на пути к дому моей матери.
Я приношу угощения. Я улыбаюсь.
Постоянное напоминание о том, что я никуда не денусь.
Прежде чем я успеваю сказать что-то еще, в кабинет Таннера врывается другая женщина с коротко подстриженными рыжими волосами до плеч, татуировками на обеих руках и пухлыми алыми губами. Светло-зеленые глаза извергают огонь.
― Тебе нужно отступить, ― шипит она, проносясь мимо меня и упираясь обеими ладонями в его стол. ― Я серьезно.
Поза Таннера меняется, когда он видит ее, и в его взгляде появляется что-то новое. Сначала мягкость, но потом что-то более неуловимое.
― Я занят, Шей.
― Освободи свое расписание. Я подожду. ― Женщина смотрит на меня, как будто только что заметила мое присутствие. Она немного сдувается. ― Привет.
― Привет.
― Тебе он тоже доставляет проблемы?
Таннер обходит стол, берет ее за руку и выводит из кабинета.
― Наоборот. Сегодня у меня нет времени ни на одну из вас. ― Они выходят из комнаты, и Шей вырывает руку. ― Ты можешь записаться на прием у Астрид. Я буду свободна где-то в следующем году.
Похоже, я не единственная, у кого шило в заднице.
Рыжеволосая с раздражением смотрит ему прямо в лицо.
― Ты не имеешь права. Будешь и дальше вмешиваться в мои дела, и я превращу твою жизнь в ад.
