Ратников кинулся в рубке:
— Лексеич, бабы упали в реку! Человеки за бортом!
Капитан разворачивал яхту, делал круг, осторожно приближался к женщинам, которые шлепали нелепо руками среди алых пузырящихся сарафанов. Их вытянули на борт. Они стояли, мокрые, в потемневшей материи, которая облепила их груди с набухшими сосками. Материли скомороха.
— Да ладно, чай не сахарные, не растаете! — он похлопывал их по выпуклым ягодицам, хватал за груди.
Они удалились с кормы и стали раздеваться, скидывая с себя мокрую одежду. Остались голые, белые, с загорелыми шеями, на которых переливались бусы, с тяжелыми мясистыми грудями, на которых фиолетовые от холода торчали соски, с косматыми лобками. Не стеснялись своей наготы. Скоморох поднес им стаканы, они выпили, и одна саданула его по шее. Ратников спустился в каюту, стянул с кроватей два покрывала, шатаясь, вернулся на палубу. Протянул женщинам:
— Срам прикройте!
— А нам не стыдно, — отозвалась одна, улыбаясь, дыша пухлой грудью в прозрачных каплях воды, надвигаясь на Ратникова выпуклым, с ямкой пупка, животом.
Отдыхали, сидя на корме. Женщины завернулись в покрывала. Мокрые сарафаны и сорочки высыхали на ветру. Впереди на горе забелели дома, открылся собор с колоннами. Приближался Мышкин. Ратников смотрел на проплывавшее кирпичное здание с сиреневым отражением, силился вспомнить чье-то лицо, вызвать в памяти чей-то образ, отмахивался от наваждения.
Парило. Над Волгой поднималась далекая черная туча. Собиралась гроза. Над Мышкиным сияло солнце, но вдалеке копились тени. Сильнее пахло распаренными березовыми вениками, будто где-то, невидимая, топилась баня.
— Юрий Данилович, отец родной, может, причалим? Топтыгин жрать хочет. Накормим его мышами, — сказал скоморох.
— Ой, Юрий Данилович, и впрямь есть охота. Три дня не ели. Накорми, благодетель, — подхватила одна из женщин, приоткрыв накидку, обнажая сильный, в полных складках живот.
— Лексеич, причаливай! — скомандовал Ратников. Сунул в карманы брюк пачки денег. И как был босиком, в растерзанной рубахе, со следами помады на щеках, первым сошел на железную пристань, вытягивая за собой все шумное, нелепое сборище.
С берега глазел пестрый люд. Здесь были таксисты, обладатели разболтанных автомобилей, предлагавшие экскурсию по городу. Было несколько самодеятельных гидов, заманивающих туристов во Дворец мыши, где были собраны бессчетные экспонаты, касавшиеся мышей. Виднелись торговцы, предлагавшие открытки с видами Мышкина и раскрашенные скульптурки грызунов. Тут же запыленный и сонный стоял милиционер в линялом мундире и грыз семечки.
К Ратникову пристало сразу несколько таксистов:
— Не желаете покататься по городу? Не дорого и весело, — зазывали они.
— Медведей в такси не катают. Он тебе машину всю изгрызет, — отмахнулся Ратников. К нему стали липнуть экскурсоводы:
— Наш город, господин хороший, если угодно знать, — столица мышиного царства. У нас мэр — мышь. Священник — мышь. Мы все здесь мыши. Пойдемте, покажу вам Дворец Мыши, — приставал к Ратникову колченогий юноша, поднаторевший в рекламе городских примечательностей. Ратников отстранил его от себя:
— Хромай отсюда на хер. Всю Россию в крысятник превратили.
Торговцы открытками лезли со своим товаром, тянули к носу Ратникова свои химически-едкие фотографии.
— Сейчас, мать вашу, всех с вашими бумажками в Волгу кину, — рявкнул на них Ратников, вдруг свирепея, чувствую хлынувшую в глаза жаркую ненависть.
Видно зрелище босого, растерзанного человека, в сопровождении полуголых, закутанных в хламиды женщин, сипящего медведя, окруженного бражными музыкантами — все это разбудило милиционера, и тот подошел к Ратникову и строго сказал:
— Ваши документы!
— Чего? — надвинулся на него Ратников, тесня грудью, — Я тебе такие документы покажу, что свои погоны жевать будешь. Я сейчас к начальнику РОВД Степке Хамовникову позвоню. Он с тебя, сержант, лычки сдерет. Будешь мышам хвосты обгрызать.
Милиционер узнал в кричащем на него человеке могущественного директора и богача, смутился, вытянул руки по швам:
— Я только хотел сказать, что вам, по вашим документам, в Музей Мыши вход бесплатный.
Ратников махнул рукой, приглашая следом за собой остановившуюся, было, ватагу и полез в гору, ставя босые ступни на булыжную мостовую.
— В ресторан хочу! Хочу рульку! — вопил сзади скоморох.
— Мы рульку — пиздюльку хотим! — подхватывали бабы.
Все карабкались в гору по бурьяну, и медведь тащил на цепи цыгана.
У ресторана стояли автомобили, толпилась праздная молодежь. Привратник в потной рубахе и заляпанном галстуке преградил ватаге вход в ресторан.
— В таком виде, господа, вам нельзя. Зверям место в зверинце, — это замечание касалось не только медведя, но и всей дикой компании.
— Это не медведь, это мышка, — сказал Ратников, переступая на асфальте босыми ногами.
— И мы тоже мышки, — вторили дамы, едва удерживая на плечах покрывала.
— Пойми, служивый, — втолковывал скоморох привратнику, — Если сейчас медведю рульку не дать, он сожрет всех ваших мышей, и вы останетесь без культурного наследия.
— Хотим рульку — пиздюльку! — верещали дамы.
Ратников сунул руку в карман, достал пачку денег. Отлепил «красненькую» и протянул привратнику. Тот ловко спрятал купюру:
— Только, господа, вытирайте ноги у входа, — и он посмотрел на грязные босые ноги Ратникова и когтистые лапы медведя.
Ввалились в ресторанную залу, двинулись меж столов, вызывая оторопь посетителей, — каких-то заезжих иностранцев, каких-то местных кутил, какой-то компании подвыпивших женщин, справляющих чей-то юбилей. Сдвинули столы, занимая весь угол. Цыган посадил медведя к окну, намотав на кулак цепь. Зверь тяжело, по-собачьи дышал, вываливая розовый язык, и цыган что-то нашептывал в его косматое ухо.
— Что угодно господам! — официант, предупрежденный привратником, подлетел с салфеткой наперевес, — Желаете рульку?
— Рульку — бирюльку, — кивнул Ратников, — И водяру — бодяру. Ну и все такое, что есть.
На столе быстро появились бутылки с водкой, наспех нарезанные салаты. Расторопный официант разливал водку по рюмкам.
— Господину тоже налить? — поинтересовался он, кивнув на медведя.
— Ему нельзя, он за рулем, — сказал Ратников и поднялся, держа рюмку. — Господа, нас всех свела судьба, к одним благосклонная, к другим суровая. Нас всех объединяет наша русская, звериная, медвежья доля. Одни из нас строят самолеты, другие на них разбиваются. Одни строят заводы, другие их отбирают. К одним приходят прекрасные женщины, от других они убегают. Но мы не в обиде. Мы слез задаром не льем, а гуляем и пьем. Ничем мы особо не блещем, только водочку хлещем. А ежели нас кто обидит, света белого не увидит. Они к нам с мышами, а мы с палашами. У нас в России мыши до крыши. Так выпьем же за матушку Россию, чтобы нас отсюда ногами вперед выносили! — он нес околесицу, казался себе остроумным, вальяжным, одаривал улыбкой застолье, и весь ресторан внимал его остроумному тосту.
Кругом ликовали, чокались, проливали водку на скатерть. Медведь слизывал с тарелки салат, который перед тем был щедро полит водкой. Принесли на тарелках горячую, распаренную рульку, из которой торчали свиные кости. Женщины хватали угощение руками, с них сползали покрывала, и они сидели голые по пояс, вывалив на стол пышные груди.
— Эх ты жизнь моя постылая, ничего теперь не жаль! — гармонист развернул меха, пьяно замотал головой, гармонь издавала рыдающие звуки. Все на минуту предались печали, но потом одна из женщин, сбросив покрывало, выскочила из-за стола и стала отплясывать голая, тряся стеклянными бусами, огромной сдобной грудью, поворачиваясь то могучими ягодицами, то кустистым рыжеватым лобком.
— Эх, рулька — бирюлька моя, только некому молодку полюбить!
Вторая женщина, колыхая большим пшеничным телом, пьяно улыбаясь, мягко выкатилась из-за стола. Присоединилась к первой. Вместе танцевали русского, топотали, поднимая белые локти, так что становились видны их курчавые подмышки. Подбоченивались, ходили на цыпочках, раскачивая большими грудями с набухшими сиреневыми сосками.
— Это безобразие! — крикнул из-за стола какой-то пожилой господин, доедавший вместе со своей чопорной супругой творог со сливками, — Где милиция? — он вскочил, хватая под руку супругу, и вместе они, спотыкаясь, направились к выходу, — Вызовите сейчас же милицию!
— Милицию! — истошно, кривляясь, перемазанный свиным жиром, завопил скоморох.
— Милицию! — вторили ему женщины, продолжая отплясывать.
— Милицию! — кричали дудочники, принимаясь истошно дуть в деревянные дудки.
— Ой, милицию! — тарабанили по столу ложечники.
