Казалось, в недрах двигателя таится маленькая алая бусинка, затерянная среди турбин и компрессоров, систем зажигания и форсунок. Эту бусинку хотелось извлечь, рассмотреть, чтобы она, подобно бутону, распустила свои лепестки, обнаружила скрытое в ней содержание. Люлькин в полусне блуждал в лабиринтах двигателя, в поисках бусинки, но та, едва мелькнув, ускользала и пряталась среди бесчисленных узлов и деталей.
Он проник в тело двигателя, проталкивая свое большое грузное тело сквозь вихрь лопаток, преодолевая секущее вращение стали. Сталь не причинила вреда его плоти, словно плоть была прозрачна. Алая бусинка скользнула среди лопастей и пропала в сверкающих каскадах компрессора. Люлькин устремился за ней, пролетая сквозь свистящие и острые, как бритвы, лопатки. Они без вреда пропустили сквозь себя его невесомое тело. Алая бусинка брызнула, как кровинка, и он едва ее ни поймал, но она пролетела сквозь пальцы и скрылась в камере сгорания, где бушевала буря огня, и сталь оболочек была малиновая, как варенье.
Он ступил в огонь, оделся его прозрачным свечением, но не испытал ожог, а почувствовал, что его душа сродни этому бесцветному пламени, в котором исчезают несовершенные формы и остается один бестелесный дух. Бусинка мелькнула у глаз, вылетела из камеры сгорания и исчезла в турбине. О лопатки турбины разбивалась беспощадная струя раскаленного газа. Лопатки источали бело-голубое свечение. В двигателе, среди его оболочек и стенок, вращалось кипящее солнце. Он вдруг увидел бусину у самых глаз. Она прозрачно переливалась. В ее глубине таилась алая бесконечность, неисчерпаемая бездна. Он хотел ее поймать, но она ускользнула, маня за собой. Он нырнул в пламенный круг, как ныряльщик, сложив руки, ныряет в огненную полынью. Проникал сквозь сталь, сквозь грохот адского пламени, чувствуя, как его секут и пронзают отточенные кромки. Оставлял на этих кромках свою утомленное тело, свои огорчения, свои страшные опасенья за судьбы страны, всю долгую жизнь, посвященную познанию и преодолению, исполненную побед и крушений. Его манила за собой неуловимая бусина, в которой заключалась тайна, постигнув которую он обретет всеведение. Бусина, словно космическая частица, промчалась у виска, сливаясь с ревущим факелом, излетающим из выходного сопла. Люлькин вздохнул и кинулся в шумящий клин света, подхваченный могучей силой, которая выбросила его из ревущего двигателя и кинула в прохладное небо.
Планируя, он опустился на белую землю, покрытую свежим снегом. Своей детской рукой он раскапывал снег, в котором скрылась красная бусинка. Рукам было холодно, он вычерпывал снег, добираясь да земли, и в ямке, свободной от снега, у него под рукой вдруг закраснела ветка брусники. Восхищенный, он смотрел на алую веточку, испытывая несказанное счастье.
Люлькин был мертв. Из капельницы продолжали падать прозрачные капли. На мониторах пропали синусоиды и всплески, остались тонкие недвижные линии.
Под утро, просыпаясь среди мутного света, Ратников включил мобильный телефон. И сразу же, громогласно раздался звонок. Звонил зам по безопасности Морковников.
— Юрий Данилович, Люлькин умер.
— Когда?
— Сегодня ночью.
— Еду.
Было странно смотреть на окно, за которым полоскал дождь, и где-то в дожде, уже неживое, носатое, с крупными губами и огромным лбом, присутствовало лицо Люлькина.
Часть вторая
Глава восемнадцатая
Отец Павел, праведный старец, лежал на высокой железной кровати, среди пылающих лампад, которые пышно и пламенно озаряли келью. Он был очень слаб и утром не вставал на молитву, чувствуя, что жизнь безболезненно оставляет его легкое тело, утекает из рук и ног, покидает хрупкие полые кости, сосредотачиваясь последним теплом в сердце. Несколько раз заглядывала келейница Марья Ивановна, позванивая башмаками по половицам. Спрашивала, не нужно ли чего. Он беззвучно шептал губами, и она догадывалась, что он просит испить клюквенный морс. Приносила жестяную кружку, поддевала его голову теплой большой ладонью и вливала в него холодную сладость, проливая розовый морс на белую бороду. Он откидывался на подушку, благодарно закрывал глаза, дожидаясь, когда келейница снова уйдет.
Оконце переливалось розовым, голубым, золотистым, словно за стеклами сияла большая перламутровая ракушка. Он знал, что это в море играет икона. Богородица на иконе посылает из воды разноцветные отсветы, и все кругом радуется. Это была радость мира, который не желал погибать и держался над бездной благодаря молитвам праведников. Не тех, что малой исчезающей горсткой еще населяли землю, а тех, чей могучий и дивный сонм обитал на небесах, оглашая Вселенную божественной песней.
Ему чудилась небывалая фреска, которой не было на стенах храма, но которая являлась его воображению, словно ее рисовал богооткровенный и строгий художник. Земля, голубая и круглая, затуманенная облаками, какой она является космонавтам, парила в пустоте, подвешенная на тончайших нитях. Нити были зыбкие, как паутинки, струящиеся, словно лучики света. Тянулись ввысь, где их держала длань Того, Кто сотворил мирозданье. Висящая на нитях земля витала над черной бездной, густой и кипящей, как смола, в которой бурлили пузыри, выплескивались ядовитые протуберанцы, стараясь дотянуться до земли. Она удерживалась от гибели лишь несколькими последними нитями, которые натянулись в руке у Господа, готовые порваться под тяжестью обременяющих землю грехов. Молитва старца была бессловесной, направлена на эти струящиеся хрупкие лучики, чтобы они выдержали непомерный груз.
За окном было слышно, как квохчут куры, лает собака, раздается чей-то сердитый окрик. Старец думал о своей духовной немощи, которая бессильна удержать висящую над бездной землю и звал на помощь мученицу, ту, что посетила его недавно, откликнувшись на его молитвенный зов.
Через Рябинск, среди бела дня, катил золотой автомобиль марки БМВ. Кузов и капот, багажник и диски колес — все было из чистого золота, сияло, как драгоценность. Другие машины шарахались, пропуская небывалое диво. Пешеходы теснились на краю тротуаров, изумляясь волшебному автомобилю, напоминавшему золотой слиток. Золотая машина въехала на мост через Волгу, и речники с проплывавшей баржи, открыв рты, смотрели, как в железных фермах моста переливается, источает лучи чудесный автомобиль. Машина проехала мимо кафедрального собора, и казалось, один из куполов слетел к подножью храма и движется среди блеклых фасадов. Нищие крестились на золотое диво. Машина приблизилась к заводу «Юпитер» и остановилась недалеко от проходной, вызывая изумление у рабочих. «Должно быть, Ратников новую машину купил. Вот они, куда денежки народные идут» — заметил едкий прохожий, с опаской обходя золотую машину. «Это в древней Греции боги на золотых колесницах катались» — вторил ему другой, рассматривая машину то ли с восторгом, то ли с осуждением. Окна автомобиля были тонированные, и сквозь них нельзя было рассмотреть водителя и пассажиров. Постояв у проходной, золотой экипаж рванулся с места и помчался через город, не останавливаясь у светофоров, выскакивая на встречную полосу, рассылая вокруг себя солнечные лучи.
За рулем машины сидел молодой мужчина в белой, расстегнутой на груди рубашке, с синими хмельными глазами. Он небрежно следил за дорогой, то и дело переводя взгляд на сидящую рядом женщину. Молодая женщина была в расстегнутой блузке, сквозь которую виднелась открытая грудь, и мужчина нагибался, пытаясь поцеловать грудь, а женщина уклонялась, заслонялась от настойчивых губ рукой.
— Гоша, умоляю тебя, следи за дорогой. А то мы попадем не в гости к Маневичам, а в местный морг.
— Какого черта мы потащились по этому Золотому кольцу? Лучше бы на пару дней слетать в Швейцарию, чем таскаться по этим дохлым городам и гнилым дорогам.
— Зато у Маневичей мы можем рассказать о Ярославле и Ростовских звонах. Это произведет эффект.
— На Маневича эффект может произвести только строчка в списке Форбс, где он перешел с тридцатого на двадцать седьмое место.
— Не отвлекайся, Гоша. Давай хоть выберемся из города, и там где-нибудь встанем.
Мужчина попробовал укусить женские пальцы, мешающие ему поцеловать маленький смуглый сосок. Нажал на газ, и золотая машина, вильнув и разбрызгав лужу, рванула на красный свет.
На выезде из Рябинска, в поселке «Искра Октября», застроенном мучнисто-белыми, отсырелыми пятиэтажками, мужчина опять попытался поцеловать женщину, ее закрытые, в серебристых веках глаза. Отвлекся от дороги. Почувствовал глухой, чмокающий удар. Машина от столкновения вильнула, он удержал руль, пронесся по «зебре» перехода, успев разглядеть отброшенное ударом тело. Чертыхнулся и погнал машину.
— Ты что, задавил собаку? — испуганно спросила женщина, открывая глаза.
