В ночь на 18 января 1918 г. нам удалось благополучно ускользнуть из-под наблюдения часовых в безансонских лесах и еще более счастливо в ту же ночь перейти французско-швейцарскую границу и вступить на землю Швейцарии. Когда в ясную лунную ночь мы незамеченными пересекли большое, свободное от леса, а потому и опасное плато и вступили на швейцарскую землю, мы за много месяцев впервые легко вздохнули, хотя еще и не знали, что нас здесь ожидает. Когда же мы поднялись на высокую гору, откуда был виден не только город Вальрор, к которому мы вышли, но и почти вся Швейцария, мы громко сказали: «Прощай, проклятый мир варваров! Прощай, мир цивилизованного произвола! Прощайте, французские тюрьмы, острова и каторжные ссылки!» Проговорив этот прощальный «привет», мы повернулись и пошли дальше искать счастья в новой для нас стране.
21 января 1918 г. два жандарма городской полиции Вальрор привезли нас в город Лозанну. В этом большом и красивом городе не чувствовалось войны. Наши провожатые оказались с прямо противоположными характерами. Один, молодой, был строг, горд и высокомерен. Он был не разговорчив и все время ворчал на граждан, сидевших в вагоне и заговаривавших с нами. Другой жандарм был пожилой человек, лет 55, веселый, добродушный и разговорчивый. Он не обращал внимания на ворчание своего коллеги и держал себя с нами по-приятельски. Когда мы его спросили, куда едем и что нас ожидает впереди, он просто ответил, что мы едем в Лозанну, что это [292] самый лучший и красивый из всех городов, какие он знает. И обращаясь к нам как к «туристам», он с красноречием заправского гида стал описывать нам все достопримечательности этого древнего города.
Убедившись в добродушии конвоира, мы задали ему такой вопрос:
— Господин комиссар, по вашему рассказу, Лозанна самый красивый и восхитительный город, скажите, пожалуйста, а тюрьмы там есть?
— А как же не быть! — воскликнул он, удивленный таким вопросом. — Есть, — добавил он, — иначе и порядка не будет в стране...
— А преступники есть? — спросил Козлов. — Ведь насколько нам известно, Швейцария — страна красот и сказочной свободы?
— Преступники? — переспросил собеседник. — Сколько угодно! — И добавил: — У нас есть такая категория людей, которые не боятся никаких мер наказания. В других странах Европы предельный срок заключения преступников не превышает двадцати пяти лет, а у нас он достигает сорока лет, и, тем не менее, преступников много.
Так, мирно беседуя с добродушным жандармом, мы незаметно достигли города Лозанна.
На станции Лозанна было много народу. Пассажиры, с которыми мы ехали в вагоне, при выходе на перрон обращали на нас внимание своих сограждан. И потому, с каким участием смотрели на нас эти люди, можно было заключить, что они сочувствуют нам и готовы помочь, чем могут.
На перроне мы были встречены двумя полицейскими и каким-то человеком в гражданском костюме. Он заговорил с нами на чистом русском языке:
— Я русский, политический эмигрант, профессор философии при Бернском университете, Трифонов Николай. — Он тут же предъявил нам свою визитную карточку.
После представления он обратился к полицейским чинам и попросил у них разрешения войти с нами в помещение. В помещении он сел сам и предложил сесть и нам. Когда мы посмотрели в окно, то увидели, что многие прибывшие с нашим поездом, а также и встречавшие их не покинули вокзал, а остались стоять у окна, наблюдая за тем, что происходит в комнате. Это были простые, [293] скромно одетые люди. Они посылали нам дружеские знаки приветствия и как бы ободряли нас.
Когда мы сели, профессор Трифонов спросил нас, какой партии программу мы разделяем? На это мы ответили ему, что мы люди беспартийные. Когда вернемся в Россию и познакомимся с программами партий, тогда и будем решать, к какой из них следует присоединиться. Профессор улыбнулся и сухо проговорил:
— Простые солдаты, без образования, без знания чужого языка никогда не пойдут на такой смелый риск, на какой пошли вы. — Проговорив это, он добавил: — В России идет война с общим врагом, идет и внутренняя война, и рядовой солдат стремиться в Россию сейчас не будет, ему война надоела.
После этого он стал расспрашивать о подробностях куртинских событий. Хотя мы и были рады встретить русского человека в чужой стране, но профессор Трифонов не произвел на нас впечатления своего человека, земляка, и мы стали в разговоре с ним сдержанными.
Больше я ничего не могу сказать о русском профессоре Трифонове. В дальнейшем он не принимал никакого участия ни в нашей судьбе, ни в судьбе других русских солдат, очутившихся в Швейцарии.
Скоро наша беседа была прервана вошедшим полицейским, который, извинившись перед профессором Трифоновым, предложил нам следовать за ним к комиссару полицейского управления Лозанны.
Когда мы вышли на перрон, то увидели, что толпа на перроне не только не уменьшилась, а увеличилась. И наши знакомые по вагону приветливо помахивали нам, кто платочком, кто рукой. Некоторые приподнимали шляпы или кепи и дружески говорили: «Бон вояж» (счастливого пути, до новой встречи). Это участие простых людей Лозанны растрогало и ободрило нас неизмеримо больше, чем встреча с профессором Трифоновым.
Скоро мы пришли в управление полицейского комиссара. Полицейский комиссар, человек лет 50, встретил нас любезно. Он усадил нас на некотором расстоянии от своего стола, по бокам которого сидели чиновники и вели запись нашего разговора с ним. Полицейского комиссара интересовало все: год, месяц и день нашего рождения, кто наши родители, род их занятий, образование родных и наше, когда мы были призваны в армию, когда прибыли во Францию, на каких фронтах сражались, в каких [294] частях и так далее, самые мелкие подробности. Мы терпеливо отвечали на все эти вопросы, но когда он стал интересоваться организацией русских войск во Франции и их вооружением, мы ему вежливо сказали, что на все эти и другие вопросы подобного рода мы отвечать не будем, так как они имеют чисто военное значение и не относятся к делу. Мы напомнили комиссару, что мы солдаты русской армии, принимали присягу не разглашать военной тайны и эту присягу не нарушим. Полицейский комиссар посмотрел на нас, затем сказал:
— Вам теперь все равно; ведь вы же дезертиры, а дезертиры не обязаны соблюдать присягу.
На это мы ему ответили, что он ошибается, принимая нас за дезертиров. Мы перешли франко-швейцарскую границу, спасаясь от репрессий французских властей, чтобы просить политического убежища. Мы не собираемся долго задерживаться в Швейцарии и уедем в Россию, как только к этому представится какая-либо возможность.
Полицейский комиссар еще раз внимательно посмотрел на нас и сказал:
— Я вижу, господа, что вы не простые солдаты...
И тут же нажал звонок. Нас вывели из полицейского управления и отвели в одну из свободных военных казарм Лозанны.
На второй день военную казарму, куда нас поместили, стали осаждать жители города. За ворота казармы нас не выпускали. Но на просторном казарменном дворе гулять разрешалось целый день без всякой охраны. Желающих познакомиться с нами было очень много. Каждый, кому удавалось завести с нами разговор, интересовался нашими дальнейшими планами, подробностями событий, которые заставили нас искать убежище в их стране, ободрял нас. Многие предлагали свои услуги, чтобы устроить нас на работу, обещали нам помощь. Число таких знакомств росло с каждым днем. Следует сказать, что широкому знакомству швейцарских граждан с нами немало способствовал русский политический эмигрант, живший тогда в Лозанне, Николай Батурин{79}. Он относился к нам с большим участием, часто навещал нас и оказывал нам посильную помощь.
Наш побег в Швейцарию оказался счастливым началом, [295] проложившим путь к избавлению десятков русских солдат от французской каторги. 22 января 1918 г., через пять дней после нашего побега, в Лозанну привезли еще двух куртинцев. Через три дня, т. е. 25 января, в Лозанну прибыли 14 русских солдат. Это были пулеметчики 4-й пулеметной роты 1-го полка 1-й бригады. Вслед за ними 27 января швейцарскую границу перешли 30 узников каторжного лагеря Безансонского леса, а в начале февраля швейцарскими властями было задержано и доставлено в Лозанну еще 64 русских солдата, бежавших из Франции.
Швейцарские власти не очень охотно предоставляли убежище русским солдатам, бежавшим из Франции. Они называли их дезертирами и содержали в условиях, близких к тюремным.
В начале февраля 1918 года из русских солдат, бежавших в Швейцарию, были сформированы две рабочие команды, которые и были отправлены на мелиоративные работы: одна в долину реки Рона, а другая в район г. Ивердон. Я попал в ту рабочую команду, которая вела работы в долине реки в районе деревни Рид кантона де-Валей.
В рабочих командах был установлен особый режим. Постоянной вооруженной охраны с нами не было. Эту обязанность выполняли негласные чины полицейской службы, проживавшие в деревне Рид. Всей работой руководили старший смотритель и инженер-мелиоратор. Несмотря на тяжелую физическую работу, норма питания в рабочих командах была очень низкой. Суточный рацион рабочего состоял из 300 граммов хлеба, 25 граммов пшена и 100–150 граммов моркови. Это была голодная норма, которая не могла поддерживать наши силы на такой тяжелой работе. Хроническое недоедание грозило окончательно подорвать здоровье. У русских солдат начались серьезные заболевания. Швейцарские власти смотрели на все это безучастно. Они ничего не сделали для того, чтобы хоть чем-нибудь облегчить наше положение.
