Маленькая Нора была просто очарована орнаментом из ярких ромбов и несмело водила по ним тонкой рукой.
– Можно мне будет поносить это платье, когда я вырасту? – спросила она.
– У тебя будут свои такие платья, когда ты сама станешь королевой, – улыбнулась ей Алиенора.
– А когда я уеду к своему мужу?
Слова эти поразили Алиенору в самое сердце. Думать об этом не хотелось – не сейчас, когда она только что потеряла Матильду.
– Когда станешь большой девочкой. Не очень скоро… Пока еще со мной побудешь.
В покои вошел капеллан Алиеноры, ведя за собой гонца в пропотевшей и просоленной одежде. Лицо его – напряженное и мрачное – не предвещало ничего хорошего. Алиенора помертвела: неужели корабль Матильды потерпел крушение и затонул?
Гонец опустился на колени и протянул ей запечатанный пакет, на котором висела печать архиепископа Руанского.
– Госпожа, с прискорбием сообщаю, что два дня назад в Руане скончалась императрица Матильда. Она вверила свою душу Господу, и все было сделано так, как она пожелала.
У Алиеноры подгибались колени, потому что она готовилась к худшему. Эта новость была важной и печальной, от которой в душе образовалась пустота, но в то же время ее охватила эйфория облегчения.
Она взяла письмо и неловкими пальцами сломала печать. Архиепископ писал ей о том, что случилось, и выражал соболезнования. Генриху он тоже отправил гонца, но король был занят усмирением волнений в Бретани и вряд ли сможет присутствовать на похоронах. Весть о кончине матери станет для него ударом. Он считал смерть одной из форм предательства, а скорбь об усопших – слабостью. Но несмотря ни на что, Алиенора остро сочувствовала Генриху.
– С тем же кораблем пришло еще одно послание, – сказал капеллан и подал ей второй пакет. – Госпожа Матильда благополучно высадилась в Барфлере и продолжила путешествие по суше.
От несказанного облегчения у нее на миг закружилась голова, и она отложила послание, чтобы перечитать его позже. Тем более что весть о смерти императрицы требовала срочных решений.
– Пойди подкрепись, – велела она гонцу, – и через час будь готов отправиться с письмом обратно в Нормандию. – Потом королева обернулась к своим женщинам и хлопнула в ладоши. – Соберите малый дорожный сундук! Я еду в Руан.
* * *Для проводов императрицы в последний путь в Бекском аббатстве зажгли все факелы и лампады. Алиенора вдыхала аромат благовоний и пыли, ощущала кожей тепло, исходящее от пламени. Запечатанный свинцовый гроб, накрытый шелковым саваном, стоял перед алтарем, за ослепительным частоколом из восковых свечей.
Надпись на ее усыпальнице гласила: «Велика от роду, более возвеличена браком, превыше всего потомком. Здесь лежит дочь, мать и жена Генриха». Императрица сама продиктовала эпитафию перед смертью, и действительно: все ее надежды и вся ее гордость были вложены в ее золотого сына – того самого, который был слишком занят войной и политикой в Бретани, чтобы приехать на похороны матери. Об отце Генриха, Жоффруа Красивом, вообще не упоминалось. Матильда предпочла отметить только союз с первым мужем, Генрихом V, императором Германии, с которым она провела в браке одиннадцать лет – свои детские и отроческие годы.
Опускаясь на колени и вознося молитвы, поднимаясь и кланяясь, Алиенора глубоко горевала об уходе императрицы. Без нее в мире стало меньше величия и благородства. Мудрость, полученная на тяжком опыте, теперь безмолвна под крышкой гроба. В свое время королева многому научилась у свекрови и порой удивлялась ее неординарным, но продуманным решениям. Матильда всегда защищала Генриха, однако с сочувствием относилась к положению Алиеноры и даже оказывала ей помощь и поддержку.
Императрица была единственным человеком, который мог сдерживать Генриха. Он не всегда следовал ее советам, но с готовностью их выслушивал. Она была также связующим звеном между Церковью и государством и пользовалась уважением обеих сторон. Теперь у Генриха больше не будет такого посредника, и это его ослабит.
Перед смертью императрица завещала значительное богатство Церкви: золотые потиры, переносные алтари, великолепный крест с драгоценными камнями, несколько корон, которые носила при жизни. Короны она ценила и считала первейшим атрибутом своего статуса. Алиенора грустно улыбнулась. А вот Генрих положил свою корону на алтарь в Вустере, да так и оставил там.
В Руане Алиенору поселили в покоях, которые раньше принадлежали императрице, – отсюда она правила Нормандией, здесь умерла. Алиенору последнее обстоятельство не тревожило, ведь душа Матильды ушла с миром, и в этих покоях, бывших свидетелями смелости и преданного служения, она черпала силы, а страха не испытывала.
Входя в комнату, погруженную в вечерний полумрак, краем глаза королева заметила какое-то движение, и на мгновение ее сердце сковал испуг. От стола перед очагом к ней поспешно повернулся юнец, и Алиенора словно оказалась лицом к лицу с Генрихом – каким он был в момент перехода от ребенка к мужчине. У этого молодого человека был такой же, как у Генриха, широкий лоб и крепкие скулы; его волосы в свете факела отливали медью. В руках он держал ящичек из слоновой кости, в котором хранились шахматные фигуры императрицы, и нерешительно мялся, то собираясь спрятать ящик за спину, то упрямо вскидывая подбородок.
– Джеффри, – с холодной вежливостью произнесла Алиенора, – что ты здесь делаешь?
Она сняла мантию и положила ее на сундук. Эмма, пришедшая вместе с ней, стала зажигать свечи.
– Ничего, госпожа, – выговорил юноша.
– Неужели? – Алиенора вскинула брови.
Он смотрел на нее настороженно – враждебности в его глазах не читалось, но чувствовалось, что она может появиться в любой миг, и это было все от Генриха. Алиеноре придется искать новый дом для Джеффри, и это означало, что он либо поедет с ней, либо отправится к Генриху в растерзанную войной Бретань, либо останется на попечении своих наставников в Беке.
– Сядь, – велела она и показала на скамью перед очагом.
Он сглотнул. Крупный кадык свидетельствовал о том, что его тело готовится к зрелости, а в свете зажженных свечей Алиенора заметила золотистые волоски над его верхней губой.
– Сядь, – повторила она. – Я не кусаюсь.
Не выпуская ящичка из рук, он опустился на скамью.
– Мне кажется, что это очень рискованно: прийти сюда, чтобы что-то украсть.
Алиенора налила в чашу вина и отмерила половину для Джеффри.
– Я это не украл. – Его лицо покрылось красными пятнами.
– Тогда что ты здесь делал? – повторила она и протянула руку.
Джеффри неохотно отдал ей ящик.
– Моя бабушка… Я… Она играла со мной в шахматы в этих покоях. – Он посмотрел на нее с вызовом. – Она говорила, что отдаст фигуры мне, чтобы я помнил о ней. Но вряд ли она упомянула об этом в завещании.
– Значит, ты пришел, чтобы забрать их, никому ничего не сказав?
– Я… я хотел побыть в ее покоях еще раз, пока все тут не изменилось, и запомнить все, как было при бабушке. А потом увидел на столе шахматы.
– А если бы я не вошла в тот момент, что бы ты сделал?
– Не знаю, госпожа. Наверное, взял бы их. Никто бы и не заметил.
– Ты думаешь? Как бы ты спрятал такую большую вещь? Тебя бы вывели на чистую воду.
Он промолчал. Алиенора же задумчиво разглядывала его. Что за человек из него получится? Ее отношение к нему изменилось. Когда ее дети были младше, она видела в Джеффри угрозу, но теперь, имея уже четырех сыновей, больше не опасалась бастарда, а его пребывание при дворе императрицы позволило Алиеноре взглянуть на побочного сына Генриха со стороны, и она стала оценивать его менее предвзято. Ей по-прежнему казалось, что лучше всего будет сделать из него священника, так как в семье полезно иметь епископа или двух, но при этом хорошо бы не выпускать его из виду.
– Ты любил бабушку?
– Да, госпожа. – Его голос дрогнул. – Она была добра ко мне и многому меня научила.
Алиенора не раз пыталась понять отношение императрицы к внуку. Матильда не смогла посвятить много времени маленькому Генриху, поскольку должна была бороться за корону. Возможно, то потерянное время она компенсировала тем, что баловала вниманием этого мальчика, который был так похож на Генриха и в жилах которого текла родная кровь.
– Что же с тобой делать? – вслух подумала она. – Бабушка когда-нибудь говорила о твоем будущем?
Он опустил взгляд в пол. У него даже ресницы были как у Генриха – короткие и будто припорошенные золотой пылью.
– Она говорила, что это определит мой отец, когда придет время, и что до того момента я должен как можно лучше учиться, чтобы быть готовым к любому его выбору.
– Ну что же, тогда поедешь в Англию, будешь жить при моем дворе, – сказала она, приняв решение, пока произносила эти слова. – А на Рождество отвезу тебя к твоему отцу в Аржантан, если он успеет закончить свои дела к началу празднеств и приедет туда, – добавила она с немалой долей сарказма в голосе.
