— Ох, как хорошо, что ты снова дома, Фиона! — воскликнула Элис. — Ты прекрасно выглядишь. — Мысленно она вернулась к тем дням, когда Фиона, ее первенец, только появилась на свет. Она родилась ранним утром, на две недели позже срока, после долгих и трудных схваток. Весом почти девять фунтов, она была самым крупным из детей Элис — и, кажется, самым крупным ребенком в роддоме. Джон был так горд тогда. Она припомнила, как он взял дочь на руки, глядя ей в лицо, и глаза его светились любовью. Ей и в голову не могло прийти, что когда-нибудь эта любовь исчезнет без следа.
— Хорошо опять увидеть тебя, мама, — ответила Фиона. — А ты и сама неплохо выглядишь.
— Где твой багаж, милая? Содержимого этой маленькой сумочки тебе надолго не хватит.
— У меня не только багаж, мама. У меня есть мебель. Завтра ее привезут на грузовике.
Элис встревожилась.
— Но здесь не хватит места для мебели, Фиона.
— Я знаю, — фыркнула Фиона. — Я не идиотка. Мебель привезут в мой дом на Стэнли-роуд.
— У тебя есть дом?!
— Это старый дом Горация Флинна, он отказал мне его в своем завещании.
— Черт меня возьми! — воскликнула Элис, которая обычно никогда не ругалась в присутствии детей. — Кто бы мог подумать, а? Чудеса еще случаются, однако.
— Наша Орла по-прежнему живет на Перл-стрит?
— Да, милая, — рассеянно ответила Элис, еще переваривая тот невероятный факт, что дом Горация Флинна на Стэнли-роуд теперь принадлежит Фионе. — Маив в Ватерлоо. Они с Мартином придут сегодня на чай.
— Я заскочу к Орле на минуточку. Детей я оставлю с тобой, если ты не возражаешь.
— Как я могу возражать против таких милых крошек, — воскликнула Элис, прижимая к себе детей. — И пригласи Орлу с ее семейством на чай. Я схожу с Колином и Бонни к отцу и спрошу у Бернадетты, не одолжит ли она нам какой-нибудь еды. Господи, не могу вспомнить, когда я была в последний раз так счастлива. — Возвращение Фионы стало приятным сюрпризом после недавнего визита Джона, воспоминания о котором еще не изгладились у нее из памяти.
В довершение ко всему у Фионы были новости о Кормаке:
— Я думаю, что он тоже скоро вернется.
— Он не сказал, что с ним такого случилось? — с тревогой спросила Элис. — Мне кажется, что-то произошло в университете, что-то такое, что мешало ему вернуться. А ведь он так хорошо учился.
— Он ничего не сказал, мам. Вероятно, он учился настолько усердно, что его мозги устали. Я слышала, такое случается.
Элис вздохнула с облегчением.
— Жду не дождусь, когда же он вернется домой. Все будет как в старые времена: вы, все четверо, снова дома. А с двумя этими малышами все вообще будет замечательно.
* * *
— Ага, вот ты и решила снова объявиться, Фиона Лэйси. — Голос у Орлы был холоден, когда она открыла дверь и обнаружила на ступеньках свою сестру. — Знаешь, мама ведь очень расстроилась, когда ты сбежала.
— Она очень расстроилась, когда Микки Лэвин насадил тебя на свой штык, — ухмыльнулась Фиона. — Так что, полагаю, мы квиты, когда речь идет о том, кто расстроил маму. Перед тобой Фиона Литтлмор, если ты не возражаешь. Я теперь мать двух маленьких детей.
Холодное выражение исчезло с лица Орлы, и она подмигнула в ответ.
— Вот и славно, что ты вернулась домой, сестренка. Выглядишь замечательно. Наша Маив стала настоящей занудой с тех пор, как вышла замуж. Она только и говорит, что о своем доме.
— Хорошо оказаться дома, Орла. А теперь, может, впустишь меня, или мне придется так и стоять на ступеньках?
Этим вечером в доме Лэйси состоялась импровизированная вечеринка. Дэнни Митчелл отправился в бар, торгующий спиртным навынос, и вернулся, нагруженный вином, пивом и хрустящим картофелем. Бернадетта быстро приготовила дюжину булочек с мясом. Орла, никогда не отличавшаяся кулинарными талантами, уговорила Аулу испечь целый поднос воздушного печенья. Позвонили Маив и попросили ее принести все, что окажется под рукой.
— Я вчера купила коробку глазированного печенья для Рождества. Я принесу ее и все, что смогу найти, — пообещала Маив. — Скажите нашей Фионе, что я с нетерпением жду встречи.
— Господи! Она стала такой рациональной ! — простонала Орла. — Ну скажите, кто в здравом уме будет покупать печенье для Рождества в сентябре?
— Наша Маив, очевидно. Это ничуть не хуже, чем, имея четверых детей, не уметь приготовить воздушное печенье.
— Ты совершенно не изменилась, Фиона. Всегда называешь вещи своими именами.
— Никогда не понимала, почему следует называть вещи другими именами. Мои записи Элвиса еще целы, мам?
— Они в гостиной. Там же и пластинки Кормака. Он увлекался «Джерри и Пэйсмейкерами», «Отшельниками Германа», ну и «Битлз», конечно.
«Как это похоже на старые времена», — подумала Элис, готовя гору бутербродов и прислушиваясь к легкой перебранке своих дочерей. Но теперь в этой перепалке не было злобы и зависти. Фиона больше не ревновала Орлу. Она чувствовала себя равной.
Восемь часов. Большинство взрослых уже подвыпили. Колин и Бонни отправились наверх, устав после долгого путешествия из Лондона, и вскоре уснули в бывшей комнате своей матери. Остальные дети играли в гостиной в какую-то шумную игру.
Погода изменилась. Долгое бабье лето закончилось сегодня после обеда, когда солнце внезапно скрылось за густыми свинцово-черными тучами. Вдалеке рокотал гром и сверкали молнии. Время от времени в окна ударяли дождевые капли. Вот-вот должен был хлынуть ливень.
На Эмбер-стрит ярко горел свет, и погода никак не могла испортить праздничного настроения. Трое мужчин раздумывали, не отправиться ли им в пивной бар, чтобы пропустить по кружечке.
— Но у нас же есть пиво, — заметила Элис.
— В баре у него совсем другой вкус, — уверял Дэнни.
— А что, если пойдет дождь? — сказала мужу Орла. — Я не собираюсь отпаривать твой костюм, если он промокнет, Микки Лэвин.
Маив с укором смотрела на Мартина. «Подумать только, ты бросаешь меня ради кружки пива!» — читалось в этом взгляде. Мартин предпочел проигнорировать его.
— Ну, идем мы или не идем? — требовательно спросил Дэнни.
Микки хлопнул его по плечу.
— Я говорю, что идем.
— Согласен. — Мартин по-прежнему избегал укоряющего взгляда Маив.
В дверях появилась Лулу, ее голубые глаза округлились от испуга.
— Там остановилась полицейская машина, — сказала она. — И оттуда вылез мужчина.
Раздался стук в дверь.
* * *
На следующий день Элис еще никак не могла прийти в себя.
— Это все моя вина, — восклицала она хриплым голосом. — Если бы только я приняла его обратно!
— Не глупи, мам. Если бы я вернулась домой и застала его здесь, то вылетела бы отсюда, как пуля.
— Нельзя так говорить, Фиона.
— Ну а ты, пожалуйста, прекрати говорить всякие глупости о том, что это твоя вина. В этом никто не виноват, кроме него самого. Полиция утверждает, что пожар начался от окурка сигареты. Он мог и здесь сделать точно так же, и тогда погиб бы не только он, но и ты.
Элис вздохнула.
— Ты говоришь такие жестокие вещи, милая.
— Я просто здраво смотрю на все, мам. — Фиона сбавила тон. — Почему бы тебе не пойти на работу и не попытаться забыть его?
— Как будто я могу забыть вашего отца! Когда-то он был для меня всем. — Элис умоляюще взглянула на дочь. — Ты ведь придешь на похороны, правда, милая? Я бы очень хотела, чтобы мы связались с Кормаком и сообщили ему обо всем.
— Я приду только ради тебя, мама, а не ради него. Точно из таких же соображений придут и Орла с Маив, а также дедушка и Бернадетта. Кормаку повезло, его нет. Хотела бы я приехать на будущей неделе, чтобы тоже лишиться этого сомнительного удовольствия.
Билли Лэйси был единственным человеком, который плакал на похоронах Джона. Его горькие всхлипывания далеко разносились в безжизненной тишине кладбища «Форд Семетери». Утро было каким-то странным: ни теплым, ни холодным, ни солнечным, ни туманным.
Жена Билли не делала никаких попыток утешить его. Все, кто пришел на похороны, несказанно удивились бы, сделай она это. Лицо Коры было таким же непонятным, как и утро. Она не проявляла никакого сожаления по поводу смерти своего деверя.
И только Морис, который в двадцать пять лет стал точной копией молодого Джона Лэйси, шагнул к отцу и обнял его за широкие, вздрагивающие плечи.
— Не расстраивайся так, папа, — неловко пробормотал Морис, и отец с сыном обнялись, чего никогда не случалось раньше.
Элис изо всех сил старалась не расплакаться, потому что это были бы слезы жалости к себе самой, а не к Джону. Это были бы лицемерные слезы. Ей было жаль, что Джон умер такой ужасной смертью, но ее первой и самой сильной реакцией стало чувство вины за то, что она не смогла предотвратить несчастье.
Дочери Джона пришли на похороны исключительно ради своей матери. Элис придавала большое значение условностям. Для нее было важно, что подумают люди, в особенности соседи. Однако пока что никто из соседей не догадывался, что Джон Лэйси, о чьей смерти в Сифорте сообщила местная газета, был тем самым Джоном Лэйси, который жил когда-то на Эмбер-стрит.
