такое вот?
А пока рыцари возвращались.
Воевали с одержимой.
Горевали.
Устраивали похороны и приводили в порядок замок. Пытались справиться с болью от потери близких… он мог бы уйти.
И ушел.
– Зеркало, – я посмотрела на Ксандра и задала тот самый, интересующий меня вопрос. – Что они сделали с зеркалом?
А тот нахмурился, перелистал страницы и с удивлением ответил.
– Понятия не имею. Он… об этом не пишет. Хотя, конечно, странно… он писал почти обо всем.
– А о смерти брата?
– И о ней. Сейчас…
Страницы зашелестели.
– Вот… «На границах вновь стало неспокойно. Улас уверен, что близится прорыв, и я склоняюсь к тому, что он прав. Я буквально кожей ощущаю нестабильность. И туманы. Туманы всегда были вернейшим признаком. Мы отправились к границе. Нужно предупредить людей. Люди порой проявляют удивительную беспечность, не желая оставлять свое нехитрое добро, уверенные, будто стены домов их защитят от зла. Арван остается. Он сумрачен и мрачен, он так и не оправился от случившегося и порой мне кажется, будто бы и он умер в тот проклятый день. Улас не велел его тревожить. Замок сумеет защитить себя и людей в нем. В то же время у нас состоялся весьма неприятный разговор с Уласом. Он наотрез отказывается принимать власть и ответственность, пусть даже очевидно, что Арван не способен боле быть Повелителем».
Ксандр замолча и перевернул страницу.
Никто не посмел его торопить.
«Но это надо сделать. Мы не можем позволить себе слабости. И что бы ни случилось прежде, вина лежит на нас всех. Но Арван не желает того слышать. Порой мне кажется, что тьма коснулась и его. Правда, кровь еще защищает нас, потому-то его безумие тихого свойства. Он целыми днями рисует. Одержимо. Самозабвенно. И всегда одно и то же лицо. Когда-нибудь я сожгу эти проклятые рисунки».
Страшно.
Почему-то мне очень и очень страшно. И в библиотеке похолодало. Я поглядела на Ричарда, а он осторожно положил руки мне на плечи и улыбнулся, печально так. Будто желая успокоить, но не умея.
«Перед отъездом я заглянул к нему. Но он будто и не заметил. Он сидел напротив зеркала. Это было другое зеркало. Но Арван смотрел в него, не отрывая взгляда. И рука его скользила по бумаге, выводя тот же самый рисунок. Я пытался говорить, но не был услышан. Надо что-то делать».
Ксандр выдохнул.
А я прижалась к руке щекой и закрыла глаза. Как-то это все… начиналось не так.
Невесты.
Свадьба.
Свадьбы – это ведь весело и позитивно. А у меня на душе будто кошки насрали.
«Две недели. Но к концу первой туманы поредели, а после и вовсе исчезли. Да и тьма успокоилась. Не знаю, что произошло, но готов восславить всех богов, нынешних и прошлых, ибо нам нужна эта передышка. Страшно сказать, однако поход этот показал, что люди не готовы сражаться. Они, однажды вернувшись в разоренный дом, теперь бояться, что случившееся вновь повторится. Я вижу это в их лицах, в их глазах. Улас же как-то обмолвился, что многие будут рады умереть. И что случись шанс, они его не упустят. Я вижу, что он прав. И эта правота травит мне душу. Поневоле появляется мысль, что здесь, на Проклятых землях, живым и вправду не место. Но завтра мы будем дома. Что ждет нас там?»
Глава 32
В которой количество чернокнижников увеличивается, а еще строятся теории
«Однако нельзя со всей определенностью заявить о существовании так называемой «предвечной тьмы», которая якобы тлетворно воздействует на души и сердца людей, ибо и первое, и второе, и третье – суть понятия нематериального свойства, а потому современная наука не обладает достаточными возможностями, дабы изучить их».
«Трактат о Великой Тьме и многих сомнениях, рожденных ищущим разумом»
Странно.
Ричард ведь читал этот дневник. Все читал. Сперва потому, что так было принято. Затем… в какой-то момент он увлекся. В какой-то момент показалось, что он живет там, в прошлом, в совершенно ином, пусть даже таком знакомом мире.
Только почему-то он не помнит… или нет.
Помнит.
Конечно, помнит.
Они вернутся в замок, тот, кто вел дневник и его брат Улас. И люди. Только почему-то воспоминания эти стерты. Ричард знает, что произойдет, но при всем том слова, которые читает Ксандр, будто и не знакомы.
«Нас встречал запах свежего хлеба. И не было во всем мире аромата более правильного и нужного. Я сам ощутил, как отпускает страх, незримыми когтями сжимавший сердце. И Улас вздохнул с облегчением, ибо этот запах, запах жизни, говорил, что в замке все хорошо. Что, вернувшись, не попадем мы вновь в тот ужас, который до сих пор видится мне во снах».
И эти слова Ричард читал.
Точно.
Но давно, вот и стерлись они, выветрились за ненадобностью. Однако прочие слушают. И на лице Светозарного застыла гримаса боли. А Лассар спокоен и вовсе кажется, будто он дремлет, что неправда. У демоницы же теплые плечи. И пахнет от неё пусть и не хлебом, но тоже хорошо.
«Нам сказали, что Арван сразу после нашего отъезда заперся в своих покоях и не покидал их. И слуги, что оставляли еду у дверей его, клялись, будто бы оставалась та нетронутой. Мы с Уласом переглянулись, и клянусь, что в головах наших была одна-единственная мысль. Постыдная. Недостойная любящих братьев. О том, что так будет лучше для всех. Если он умрет».
Наверное, стыдно писать о подобном.
Ричард… он пытался вести дневник, но после бросил. Какой смысл, если ничего-то важного не происходило? О чем в самом деле-то писать? О том, что в горах зачистили большую стаю жмыров? Или что купцы поставили городу сорок бочек китового жира? Или что пришлось разбирать дело с претензиями на прогоркшее масло, которое якобы продавалось свежим?
Смех один.
Но сейчас вот вовсе не смешно.
«Мы велели слугам и всем, кто был, уйти. Появилась мысль поднять Командора, но Улас сказал, что тот будет зол. А то и вовсе, узнав о произошедшем, впадет в ярость. Мы не были уверены, что сумеем справиться с этой яростью».
– Дураки малолетние, – проворчал Лассар.
А Ричард с ним согласился. И они. И отец тоже… почему никто и никогда больше не позволял себе побеспокоить Командора? Боялись этого вот гнева? Или… нет, не в страхе было дело.
В стыде.
Они, жившие многие годы тому, осознали, что совершили ошибку. И заплатили за неё многими жизнями. Как после
